— Я здесь вовсе не из-за ваших детей, — уточнила она. — Я пришла по поводу Новиньи.
Дона Криста не упомянула фамилию девочки — Новинью знали все. Эпидемия десколады закончилась лишь восемь лет назад. Она чуть не уничтожила колонию, которая даже не успела разрастись. Способ лечения был обнаружен родителями Новиньи — Густо и Сида были ксенобиологами колонии. По трагической иронии судьбы они нашли причину заболевания и лекарство от него слишком поздно, чтобы спастись самим. Они и стали последними жертвами десколады.
Пипо ясно помнил, как маленькая Новинья держала за руку мэра Боскинью, когда епископ Перегрино проводил погребальную мессу. Нет, она не держала мэра за руку. Видение вновь пришло к нему, и с ним — тогдашние ощущения. Он вспомнил, как спрашивал себя: как она воспринимает происходящее? Ведь это похороны ее родителей, и она одна из всей семьи осталась в живых; но все вокруг были полны ликования, и она не могла не чувствовать этого. Еще ребенок, понимала ли она, что эта радость — лучшие поминки по ее родителям? «Они боролись и победили, принеся нам спасение в последние дни своей жизни; все мы здесь восторгаемся этим их даром. Но для тебя, Новинья, это смерть твоих родителей, а братья твои умерли еще раньше. Умерло пятьсот человек — больше ста погребальных месс за последние шесть месяцев, и все они проходили в атмосфере горя, страха и безысходности. Теперь же, когда твои родители мертвы, только ты ощущаешь горе, страх и безысходность — никто не разделит твою боль».
Глядя на нее, стараясь понять ее чувства, он смог лишь вновь ощутить свое горе от смерти Марии — его семилетней дочери, сметенной смертельным вихрем, покрывшим ее тело раковыми опухолями и буйно разросшимся грибком. Ткани ее тела распухали и разлагались, из бедра росла какая-то конечность, не похожая ни на руку, ни на ногу, а кожа и мышцы облезали с ног и головы, обнажая кости; ее прелестное тело разрушалось на глазах, а все еще светлый ум все понимал, ощущал все происходящее с ней вплоть до момента, когда она воззвала к Богу с просьбой о смерти. Пипо вспомнил это, затем он вспомнил мессу, когда отпевали ее и еще пять жертв. Когда он стоял на коленях рядом с женой и уцелевшими детьми, он почувствовал полное единение людей в соборе. Он знал, что его боль была и чужой болью, что через потерю старшей дочери он был связан со своими согражданами неразрывными узами горя, и от этого ему стало легче, это были его поддержка и опора. Таким и должно быть горе — общим трауром.
Маленькая Новинья была лишена всего этого. Ее боль, если она ее ощущала, была сильнее, чем у Пипо, — у него, по крайней мере, осталась семья, и он был взрослым, а не ребенком, напуганным внезапной утратой основы своей жизни. В своем горе она была не с обществом, но вне его. Сегодня все веселились, но не она. Сегодня все славили ее родителей, а она тосковала по ним — пусть бы они никогда не нашли лекарство для других, но сами остались живы.
Ее одиночество было настолько острым, что Пипо мог ощущать его со своего места. Новинья убрала свою руку из руки мэра, как только смогла. Ее глаза просохли еще во время мессы; в конце она сидела, погрузившись в молчание, как заключенный, отказывающийся сотрудничать со своими тюремщиками. Сердце Пипо разрывалось от сочувствия. И все-таки он знал, что даже если постарается, не сможет скрыть своей радости от окончания десколады, радости от того, что никто из его детей больше не умрет. Она почувствовала бы это; его попытки утешить выглядели бы притворством и еще больше отдалили бы ее.
После мессы она шла в горьком одиночестве среди искренне сочувствующих ей людей, говоривших жестокие вещи: что ее родители, несомненно, святые и достойны сидеть по правую руку Бога. Может ли это утешить ребенка? Пипо громко прошептал своей жене:
— Она никогда не простит нас за сегодняшний день.
— Простит? — Консейсао была не из тех жен, что сразу понимали ход мыслей своих мужей. — Не мы убили ее родителей.
— Но ведь мы все веселимся сегодня, не так ли? Она никогда не простит нас за это.
— Чепуха. Она не понимает этого, она слишком мала.
«Она понимает, — подумал Пипо. — Разве Мария ничего не понимала, когда была еще моложе, чем сейчас Новинья?».
За прошедшие с тех пор восемь лет он лишь изредка видел ее. Она была одногодком его сына Либо, и до его тринадцатилетия они учились вместе. Он слышал, как она иногда что-то читала или рассказывала вместе с другими детьми. Пипо привлекало в ней изящество мысли, настойчивость в изучении вещей. В то же время она выглядела исключительно холодной, полностью отстраненной ото всех. Сын Пипо, Либо, был застенчивым мальчиком, однако и у него были друзья, к тому же он пользовался расположением учителей. У Новиньи же совсем не было друзей, никого, чей взгляд бы она искала в момент триумфа. Никто из учителей не любил ее, потому что она не отвечала им взаимностью. «Ее эмоции парализованы, — заявила как-то дона Криста, когда Пипо спросил о ней. — Но она утверждает, что счастлива и не видит причины меняться».
И вот дона Криста пришла на ксенологическую станцию поговорить с Пипо о Новинье. Почему именно с ним? Пипо мог назвать лишь одну причину, по которой директор школы пришла к нему из-за этой необычной сироты.
— Похоже, что за все годы учебы Новиньи в вашей школе я был единственным, кто интересовался ее делами?
— Нет, вы не единственный, — ответила она. — Несколько лет назад, когда Папа канонизировал ее родителей, к ней было проявлено много интереса. Все спрашивали, замечала ли дочь Густо и Сиды (Ос Венерадос) какие-либо чудесные события, связанные с ее родителями, как это видели многие другие.
— Они действительно спрашивали ее об этом?
— Были разные слухи, и епископ Перегрино проверял их. — Дона Криста слегка сжала губы, говоря о молодом духовном лидере Лузитании. Говорили, что духовная верхушка никогда не ладила с орденом Детей Разума Христова. — Ее ответ был поучительным.
— Представляю.
— Она сказала примерно так: если ее родители действительно слышат молитвы и имеют влияние на небесах, достаточное для их исполнения, тогда почему они не ответили на ее молитву о воскрешении их из мертвых? Это было бы полезным чудом, сказала она, и прецеденты известны. Если Ос Венерадос действительно могут совершать чудеса, то, значит, они любят ее недостаточно сильно, чтобы ответить на ее молитву. Она предпочитает думать, что ее родители до сих пор любят ее и просто не могут ничего сделать.
— Прирожденная спорщица, — сказал Пипо.
— Это еще не все: она сказала епископу Перегрино, что если Папа объявит ее родителей преподобными, то церковь тем самым подтвердит, что родители ненавидят ее. Прошение о канонизации ее родителей доказывало, что Лузитания презирает ее; если его удовлетворят, то это покажет, что и церковь уважать не за что. Епископ Перегрино был вне себя.
— Насколько я знаю, он все же отослал прошение.
— Это было сделано для блага общества. Да и все эти чудеса действительно были.
— Кто-то прикасается к святыне, и у него проходит головная боль, и все кричат: «Milagre! — os santos me abenco-aram!» (Чудо! Святые благословили меня!).
— Священный Рим, как вы знаете, требует более существенных чудес. Но это не важно. Папа милостиво позволил нам назвать наш маленький город Милагре, и теперь, я думаю, с каждым упоминанием этого названия скрытая ярость Новиньи становится еще жарче.
— Или холоднее. Никто не знает, какой температуры бывают такие вещи.
— В любом случае, Пипо, вы не единственный, кто спрашивал о ней. Но вы единственный, кто делал это ради нее самой, а не из-за ее святых и благословенных родителей.
Грустно думать об этом, но кроме ордена Детей Разума Христова, который управлял школами Лузитании, никто не беспокоился о девочке, если не считать того незначительного внимания, уделенного ей Пипо.
— У нее есть друг, — произнес Либо.
Пипо и забыл, что его сын находится здесь: Либо вел себя так тихо, что его присутствие не ощущалось. Дона Криста тоже удивилась.
— Либо, — заявила она, — я думаю, что с нашей стороны было неблагоразумно вот так обсуждать твою одноклассницу в твоем присутствии.
— Я теперь ученик ксенолога, — напомнил ей Либо. Это значило: он уже не школьник.
— Кто же он? — спросил Пипо.
— Маркао.
— Маркос Рибейра, — объяснила дона Криста. — Высокий такой парень…
— А, тот, который похож на кабру.
— Он действительно силен, — сказала дона Криста. — Но я никогда не замечала дружбы между ними.
— Однажды Маркао обвинили в чем-то, а она видела, что было на самом деле, и заступилась за него.
— Ты великодушен к ней, объясняя это таким образом, — сказала дона Криста. — Я думаю, что вернее будет сказать, что она разоблачила ребят, которые сделали это и пытались свалить всю вину на него.
