– Знать это невозможно, – согласился Пятый, – Но предположим, хоть ничего и не доказано, это все-таки произойдет?
– Да с какой стати? – взвился я, – Если Мосала и есть Ключевая Фигура, то для объяснения своего собственного существования вот в этом, – я заерзал, пытаясь освободить руки, так хотелось мне ткнуть пальцем в их картинку, – она нисколько не нуждается! Ее ТВ не предсказывает такого, даже не допускает!
– Нет, допускает. Но ее ТВ не переживет собственного обнародования. Теория может сделать ее Ключевой Фигурой. Может даровать ей идеальное прошлое. Может на двадцать миллиардов лет обеспечить развитие космологии. Но как только ее четко сформулируют, она распадется на чистую математику и чистую логику, – Он сцепил руки, сплел пальцы, а потом медленно развел ладони в стороны, – Вселенная несовместима с системой, обосновавшей отсутствие в себе самой физической составляющей. Исчезнет… трение. В уравнениях нет огня.
«Гобелен» за его спиной расползался; рушился прихотливый сверкающий орнамент познания. Не поглощаемый растущей энтропией, не остановленный и обращенный вспять, как галактический полет, – нет, процесс просто неумолимо двигался к предначертанному с самого начала концу Каждое возможное преобразование порождалось самим «клубком» – «Алефом», – кроме самого последнего. Никакого клубка и не было: просто петля, ведущая в никуда. Многоцветье тысяч нитей-толкований несло лишь один код, означавший неведение относительно их скрытых связей. И Вселенная, отвоевавшая себе право на существование тем, что нагромоздила из всех этих объяснений миллиард бесконечно усложняющихся замысловато переплетенных витков, в конце концов, размотавшись, как клубок, свелась к голому утверждению о собственной тавтологичности.
На мгновение сверкнул во тьме четкий белый круг – и экран погас.
Демонстрация окончена. Трое принялись отвязывать меня от стула.
– Я должен кое-что вам сказать, – обратился к ним я, – Я не открыл это никому – ни ЗРИнет, ни Конрой, ни Кувале. Об этом не подозревает Сара Найт. Никто не знает, только я и Мосала. Но вам необходимо это услышать.
– Мы слушаем, – сказала Двадцатая. Она стояла у пустого экрана и терпеливо смотрела на меня – воплощение вежливой заинтересованности.
Последний мой шанс переубедить их. Я постарался собраться, поставить себя на их место. Если они узнают, что Буццо ошибается, изменит ли это их планы? Возможно, нет. Есть ли другие кандидаты на ее место, нет ли – Мосала одинаково опасна. Если Нисиде умрет, его интеллектуальное наследие можно развить – и они просто станут оберегать продолжателей его дела и не откажутся от намерения уничтожить Мосалу.
Я заговорил:
– Вайолет Мосала закончила разработку своей ТВ еще в Кейптауне. Вычисления, которые она проводит сейчас, всего лишь дополнительная проверка. Настоящая работа закончена несколько месяцев назад. Таким образом, она уже стала Ключевой Фигурой. И ничего не случилось, небо не упало на землю, мы никуда не делись, – Я попытался рассмеяться, – Эксперимент, который вы считали слишком опасным, уже закончен. И мы выжили.
Двадцатая все смотрела на меня, не меняясь в лице. Внезапно на меня накатило невероятное смущение. Я чувствовал каждый мускул своего лица, поворот головы, сутулость плеч, направление взгляда. Словно ком глины, которому едва придали человеческую форму, который еще лепить и лепить, изо всех сил старается выдать себя за человеческое существо, изрекающее истины.
Знаю одно: каждая косточка, каждая пора, каждая клеточка моего тела выдавали, как отчаянно тщился я запудрить им мозги.
Правило первое: ни в коем случае не признавайся, что вообще существуют какие-то правила.
Двадцатая кивнула Третьему, тот отвязал меня от стула. Подцепив лебедкой, меня опустили обратно в трюм и снова привязали к Кувале.
Когда остальные уже начали подниматься на палубу по веревочной лестнице, Третий замешкался, присел на корточки подле меня и прошептал, словно давая хорошему другу горький, но важный совет:
– Ты не виноват, приятель. Ты старался. Только неужели тебе никто не говорил, что лжец из тебя – хуже некуда?
– Не обольщайся, – без всякого выражения сказал(а) Кувале, когда я закончил отчет об устроенной убийцами презентации, – У тебя и не было ни малейшего шанса. Никому их не отговорить.
– Никому? – Я не поверил. Слишком часто себя в этом просто убеждают. Должен же быть какой-то способ разоблачить в их глазах логику, которую они считают неопровержимой, заставить их осознать ее абсурдность.
Только я этого способа нащупать не сумел. Не смог достучаться.
Я проверил время по Очевидцу. Скоро рассвет. Я все дрожал, никак не мог остановиться; пленка водорослей на полу казалась еще мокрее, и твердый полимер под ней стал холодным, как сталь.
– Мосалу будут надежно охранять, – Я оставил Кувале в подавленном настроении, но в мое отсутствие уныние сменилось, видимо, приступом вызывающего оптимизма, – Службы безопасности конференции уже получили от меня снимок твоего мутировавшего холерного генома, так что они в курсе, какая опасность ей грозит – даже если она сама этого не знает. К тому же там, в Безгосударстве, осталось еще множество антропокосмологов-ортодоксов.
– В Безгосударстве никто не знает, что У замешана в заговоре? Так или иначе, У могла еще несколько дней назад инфицировать Мосалу с помощью биологического оружия. Думаешь, они стали бы исповедоваться перед камерой, если бы убийство уже не было свершившимся фактом? Хотели заручиться доверием, и им пришлось взяться за дело заранее, без спешки, пока не попали под подозрение все, от ПАФКС до «Ин-Ген-Юити». Но, не убедившись, что она мертва, что они могут бежать из Безгосударства, они ни за что не стали бы открывать карты.
Значит, что бы ни говорил я там, на палубе, это все равно уже ничего не изменило бы?
Да нет, не совсем. Может, у них есть противоядие, какое-нибудь чудодейственное средство.
Кувале молчал(а). Где-то поодаль послышались голоса, шаги. Нет, ничего. Лишь невнятный шум тысяч и тысяч волн.
А уж размечтался-то! Возродиться, пройдя сквозь все преграды и став бесстрашным героем технолиберации! Впутался в какие-то мерзкие дрязги фанатиков, одержимых манией создать бога, получил пинка и шмякнулся на свое законное место: знай передавай чьи-то чужие измышления – вот и все, чего я добился.
– Как ты думаешь, они сейчас за нами следят? Там, на палубе?
– Кто знает? – Я оглядел темный трюм. Не разобрать даже, на самом деле у дальней стены маячит слабый сероватый отблеск света, или просто мерещится. Я рассмеялся, – И что же, по-твоему, мы предпримем? Подпрыгнем на шесть метров вверх, пробьем дырку в крышке люка, а потом проплывем сотню километров – сцепленные, как сиамские близнецы?
