Один за другим проснулись двигатели, и «Репейница» снова набрала скорость. Из-за рева моторов никто не определил бы, что лес мертв. Но теперь Кильон знал, что там, внизу, растительность – высшая форма жизни, и остро чувствовал зловещую тишину, волнами набегающую на его мысли, и ненасытную пустоту, грозящую накрыть все бескрайним пологом тишины.
Он вернулся в гондолу и занялся докторскими делами.
Глушь оказалась узкой кромкой, полосой не шире пятнадцати лиг. Еще до полудня «Репейница» пересекла ее, попав, если верить картам, в саму Напасть. Кильон наблюдал, как темно-зеленый лес сменяется сперва чахлым кустарником, а потом – островками зелени, цепляющейся за мертвую, биологически инертную почву и голые скалы цвета выбеленной временем кости. Зеленые островки – это неприхотливые мхи и лишайники, благодаря своему простому строению выживавшие там, где организмы сложнее погибали. Но даже они проникали в стерильную зону лишь на определенную глубину и в итоге сдавались – чахли, редели, потом попросту исчезали, уступая место камням и песку. Это была пустошь без признаков жизни, но не пустыня – хватало прудов и озер с пресной водой, настолько чистой, что в них отражалось небо. Некому было пользоваться живительной влагой, на берегах водоемов никто не обитал. При обычных обстоятельствах экипаж «Репейницы» уже умирал бы в страшнейших муках.
Однако никто пока не жаловался, и Кильон почти не сомневался, что и сам не страдает от зонального недомогания. В мыслях царил порядок, память, концентрация внимания и координация движений не подводили. Тем не менее что-то чувствовалось – едва ощутимые позывы к рвоте, спазмы в горле. Если его не от полета укачивает, причина наверняка психосоматическая.
В душе Кильона зародилась робкая надежда на то, что если внешние условия останутся стабильными, то и самочувствие не ухудшится: причин нет. По крайней мере, здесь имелся повод для осторожного оптимизма. Часы и датчики в штурманской рубке «Репейницы» упрямо показывали, что корабль пересекает совершенно нормальное воздушное пространство. Вектор смещения не регистрировался.
Штурманская рубка полюбилась Кильону, как библиотека Гамбезона на «Переливнице ивовой». Это было виброустойчивое, без единого окна, обшитое коричневым шпоном помещение, где под щебет птиц в клетках, тиканье инструментов, гудение пружин и гирек, скрип плоттеров, медленно вращающих рулоны бумаги, дышалось и думалось на удивление легко и спокойно. Нередко Кильон заставал там членов экипажа: они ухаживали за птицами, снимали показания датчиков или настраивали сверкающие приборы. С его присутствием мирились, а Кильон радовался компании. Он часами беседовал с авиаторами о технике, потрясенный хитроумными принципами работы различных устройств.
Несложно создать прибор, способный уловить переход в менее развитую зону вроде той, что прежде занимала территорию Напасти. Тонкие механизмы не выдержат, когда микроскопические ошибки превратятся в непоправимые. Часы начнут отставать, потом остановятся. То же самое случится с поршнями и другими подвижными частями двигателя внутреннего сгорания «Репейницы». Сбои в работе техники предупреждали о биологических изменениях, которых следует ждать при углублении в зону. Куда сложнее создать инструменты, способные регистрировать перемещение в обратную сторону. Пыхтящие двигатели «Репейницы» не остановятся даже в зоне, где их сочтут технологическим анахронизмом. А для пассажиров корабля эффект будет не лучше, чем при движении в сторону регресса. Люди умеют приспосабливаться, основная зона пребывания с самых первых дней влияет на внутриутробное развитие. Сознание взрослых в значительной мере подстроено под ее характеристики. Наследственные факторы также играют роль, ведь предки многих жили в условиях только одной зоны. Со временем каждая обитаемая зона выбирает самых активных и плодовитых.
Несколько инструментов в рубке реагировали на переход в зону прогресса, но это были крайне сложные как в применении, так и в обслуживании приборы. Поэтому относились к ним с эдаким снисходительным уважением, как к жадной до внимания примадонне в оперной труппе. Бывалые авиаторы больше доверяли зебровым амадинам, которых разводили в Рое. Эти птицы переставали петь, а потом и падали с жердочек задолго до того, как зональный переход чувствовали люди. Птичий щебет прекрасно сочетался с гулом и треском приборов.
Все было в порядке. Птицы вели себя активно, приборы радовали нормальными показаниями, как и часы, которые постоянно сверяли с часами на других кораблях. Никаких изменений пока не наблюдалось и в целом флоте – от «Репейницы» до основной части Роя и последнего корабля арьергарда. Отступи Напасть лишь на сотню лиг, неоспоримые доказательства проявились бы уже сейчас. Нет, пустошь наверняка сместилась лиг на сто пятьдесят, а то и дальше, изменив географию целого полушария.
После полудня «Репейница» углубилась в пустошь настолько, что даже Глушь стала мрачной серо-зеленой полосой на горизонте. Внизу виднелись сплошные вода и камни – однообразный пейзаж напоминал непрерывно прокручивающийся фильм. По крайней мере, так казалось Кильону, несколько часов простоявшему на смотровой палубе. Лес тоже бывает однообразным, но это однообразие обилия, а не оскудения. Здесь же Кильон видел мир, ободранный до костей, не лицо, а оголенный череп.
После заката Рой скорость не сбавил, хоть и углублялся в незнакомую территорию, не опираясь даже на самые схематичные планы. Днем «Репейница» набрала максимальную рабочую высоту, высматривая на горизонте препятствия – метеосистемы и горные цепи, которые придется облетать. На длинных тросах подняли шары с автоматическими камерами и локаторами для наблюдения.
В чистом небе ничего угрожающего не просматривалось, поэтому решили и дальше лететь на нормальной скорости, полагаясь исключительно на данные гироскопа и астрономические координаты, чтобы не сбиться с курса. Если днем на корабле царила напряженность, то к вечеру она сменилась паникой. С приборов в рубке не спускали глаз. Амадины ночью спят, клетки завешены черной тканью – птицы зонального сдвига не ощутят. Экипаж теперь целиком и полностью полагался на капризные, сложно настраиваемые приборы. Ну и разумеется, на собственную физиологическую реакцию. До сих пор показания приборов и внешние условия отличались стабильностью, но остро чувствовалось, что рано или поздно ситуация изменится. Кильону об этом говорила мрачная безысходность, написанная на лицах авиаторов, которые сновали туда-сюда, передавая на мостик свежие показания датчиков. Эти люди словно готовились отправиться на край света.
Бездельничать Кильон себе не позволял. Он радовался, что собрал и переправил ящик с лабораторной утварью и реагентами до вмешательства Спаты, ведь иначе борг многое уничтожил бы при побеге. Ожидая, когда оценят ущерб, Кильон тем временем работал над новыми партиями сыворотки-15, очищая ее для доставки в город. А когда химические реакции не требовали его наблюдения, оказывал посильную помощь в составлении карт. На «Репейнице» не хватало людей для контроля всех аэрофотокамер, и экипаж Куртаны охотно пользовался услугами Кильона. Обслуживать стереоскопическое оборудование для фотосъемки было несложно. После того как авиаторы разъяснили основные принципы, Кильон загрузил и проявил сотни фотопластинок, фиксируя положение корабля и высоту полета согласно показаниям приборов из рубки, чтобы соотнести каждый двумерный снимок с картами, которые параллельно составлялись вручную. Кильон сосредоточивался на значимых наземных объектах – крупных озерах, заметных участках обесцвечивания минералов или обнажения горных пород, которые можно будет считать ориентирами, если перелеты Напасти когда-нибудь станут обычной практикой.
Ночью показаний не снимешь, а из-за усталости работа в лаборатории на определенном этапе становилась непродуктивной. Когда стемнело и Кильон сделал все, на что хватило сил, он отправился на поиски Куртаны. Он нашел ее на мостике. Мерока дежурила на гелиографической станции – вместе с Аграфом принимала и отправляла сообщения. Кильон вгляделся во мрак и увидел мерцающий огонек корабля-отправителя, далекого и недосягаемого, как звезда в другом конце Галактики.
– Есть хорошая новость и не очень хорошая, – объявила Куртана и слегка изменила курс, прежде чем заблокировать штурвал.
– Давайте сначала хорошую.
– По словам Рикассо, из лаборатории удалось спасти больше, чем он рассчитывал. Часть сыворотки-пятнадцать и запасы реагентов для ее очищения уничтожены, но могло быть еще хуже. Сыворотка-шестнадцать потеряна почти полностью, но тут как посмотреть: без боргов работать над ней все равно невозможно.
– Что с боргами?
– Найдены и нейтрализованы. Шторм, который спровоцировала Нимча, не пощадил ни одного из них. Но если Рикассо нужно больше той сыворотки, придется начинать с нуля.
