— Когда?
— Когда я пришёл на ферму и вырядился в этот костюм, как все остальные, — ты понял, что это я.
— Подумаешь, что тут такого важного?
— Нет. Поверь мне. Это очень важно.
* * *
Трупы собрали и унесли с фермы через порталы. Интересно, гадал Эллис, как с ними поступят? Если смерть была такой редкостью, земля святыней, а Бог больше не существовал, хоронил ли Полый мир своих мёртвых? Погребение было одним из первых шагов к цивилизации, признаком сочувствия и веры в загробную жизнь. Если такая важная веха осталась в прошлом, что это говорило о человечестве? Куда оно держало свой путь?
С этими неуютными мыслями Эллис бродил в одиночестве по пустым улицам Гринфилд-Виллидж. Минуло утро, сотрудники обоих Институтов вернулись в Полый мир. На центральной улице Эллис поравнялся с универсальным магазином Джеймса Р. Джонса. Два этажа, дощатые стены, широкие окна, подвешенные над ними американские флаги — он видел такие же магазины во всех исторических фильмах. Возможно, поэтому и само здание, и весь город казались ему роднее и дороже, чем канувший в лету район Детройта, где он вырос. Эллис не скучал по своему дому, который ничем не отличался от десятков соседских, но ему недоставало старых магазинчиков и небольших парков, которые раньше были душой любого города. Они объединяли людей. Они были иконами века — да что там, эпохи! А теперь среди зданий уже поднималась высокая, никем не кошеная трава. Культ Рена превратил Гринфилд-Виллидж в место убийства — и не одного, а множества. Станут ли сюда ещё приходить люди? Или городок бросят на произвол судьбы, и однажды он просто исчезнет?
Эллис присел на одну из холодных лавочек. В старом Мичигане наступила осень, а с ней и несуразная погода, когда на солнце можно было вспариться, а в тени замёрзнуть. Дни шли на убыль. Времена года за два тысячелетия не изменились, и Эллиса, как обычно, угнетали бурые листья и короткие дни. Впрочем осень только подкидывала земли в удушающую его могилу.
Уоррен ошибался: Эллис читал Библию — только не всю. Он пролистнул те главы, где, на его взгляд, Богу не помешала бы помощь редактора. А теперь, выходит, он остался последним верующим — единственным верным рабом Божиим. Хотя Эллис не назвал бы себя таким уж верным. Он всегда считал, что Богу придётся подкинуть монетку, чтобы решить, куда его послать после смерти. На своей памяти Эллис никому нарочно не чинил страданий, но ведь и не заботился всю жизнь о больных Калькутты — даже в родном Детройте не помогал в столовой для бездомных. Вдобавок на его совести были два убийства. Эллис надеялся, что ему зачтётся спасение миллионов невинных, но кто знает, как ведётся этот счёт? Оправдывает ли цель средства? Простил бы Иисус убийство Гитлера? Может статься, Уоррен был прав. Ведь Господь то и дело допускал настоящие бойни.
Или права Сол? И Бог — нечто большее, выходящее за рамки Библии? Может, Всемогущего никто не знает — и не может познать, — потому что он до сих пор существует только в виде обещания? И рай наступит, когда человечество наконец объединится? И тогда из этого единства родится Бог?
Пакс любезно отправился на встречу с жителями Полого мира, чтобы ответить на их вопросы. Он понимал, что Эллис пока не хотел иметь дело с толпами людей, а поджидали его целые миллионы. После всемирной эвакуации все узнали о бомбах. А скоро узнают и о том, какую роль сыграл он. Теперь уникальный Эллис Роджерс ещё и прославится как спаситель Полого мира. Он хотел со всем разобраться наедине, и ему нужно было время. Много времени.
Эллис остался без сына, жены и друга детства. Он лишился всех, кого знал, и всего, чем жил. В Новом Завете Иисус говорил: «Что проку для человека, если, приобретя весь мир, потеряет он душу свою?» Вот только в Библии ничего не сказано о человеке, который потерял весь мир. Можно теперь Эллису вернуть свою душу? Ещё со смерти Айзли в его жизни зияла пустота. Он наверняка совершил смертный грех и, если сам не мог себя простить, разве стоило ждать прощения от Бога?
«Так что же дальше?»
Эллис поднял взгляд на воробьёв, сидевших рядком на крыше магазина: тёмные фигурки на фоне чистого осеннего неба. Шелестел ветер в траве. Не слышно было ни единого голоса, ни одной машины. Как будто весь мир умер. Но ведь так и есть: его мир окончательно погиб, и незачем дальше стоять на его воображаемой могиле.
Едва попав в будущее, Эллис оказался по горло в заботах. Когда ему удавалось остановиться и подумать, у него опускались руки. И тогда он уходил на дно, но каждый раз невидимое течение подхватывало его и несло дальше. А теперь оно стихло, и Эллиса ждали многие часы безмолвного одиночества, в котором можно было думать, размышлять и тонуть.
Он попытался представить своё будущее, но понял, что сначала нужно посмотреть в глаза неприятной правде: он не мог остаться с Паксом. Эллис знал, что Пакс его любит, а он… Как он мог ответить тем же? Он ведь сам сказал Айзли: такая любовь бывает только между мужчиной и женщиной. Как ему общаться с Паксом, когда тот знал каждую его мысль? И знал, что его любовь не взаимна?
Он проводил взглядом воробьёв, которые вспорхнули и полетели дружной стайкой на юг.
* * *
Эллис шёл по одинокой улице вдоль деревянных заборов.
Ноябрь в Детройте можно описать одним словом — тоска. Когда-то давно в этом месяце дороги покрывала серая слякоть, на машинах белели солью засохшие брызги, а небо безжалостно взирало на голые деревья и жухлую траву. Сегодня на земле ещё не было снега, уже исчезли автострады и машины, но неизменно желтела трава, а небеса взирали так же неумолимо, как и две тысячи лет назад. Редкие листья, тусклые, как бумажные пакеты, упрямо цеплялись за деревья, оставшись без друзей и родных, которых ветер гнал по далёким полям. Эллис в одиночестве стоял на дороге, дрожа от холода, пока его не нашёл Пакс.
— Мой герой.
— Не надо. Я… — Слова застряли у Эллиса в горле. В глазах помутнело, и он закрыл их, пытаясь сдержать слёзы. — Пакс… Я не могу… Не могу тебя любить.
Пакс прикоснулся большим пальцем к его щеке и вытер слезу.
— Но ты уже меня любишь.
— Нет.
— Не спорь, Эллис Роджерс. Я чувствую то же, что и ты. Ты меня любишь — просто не знаешь, что такое любовь.
Нежные руки обхватили его лицо и осторожно подняли вверх.
— Ты так и не узнал этого за всю свою жизнь, потому что тебе никто не показал. Твоя мать? Она не умела выражать чувства. Жена? Винила тебя в смерти сына. Про Уоррена я вообще молчу. А твой сын не верил, что ты его когда-нибудь примешь. Никто из вас не понимал, что такое настоящая любовь. Это не похоть, не зависимость, не страсть и не привычка. Любовь это не привязанность и не «бабочки в животе».
