На улице темный зимней вечер, но в нашей комнате вечная весна, теплый апрель; улыбаюсь Кате, улыбаюсь нашему первенцу. Господи, как я их люблю...
Сейчас, в окончании этих воспоминаний приведу стихи, которые запомнил навсегда...
В ту воющую ночь, в пустой квартире, нынче уже снесенного дома, с помощью бинокля я смог прочитать одно из его, обращенных в пепел стихотворений - тот лист случайно был повернут в мою сторону.
Вот они эти строки:
- Как тихо в лесу в эту зиму: Чуть движутся ветви берез, И сыплет на снежную спину, Златые песчинки мороз.
Вот солнце сквозь ветви прорвалось, По лесу тропою прошло, И кистью своей расписало, И ветви красою зажгло.
Качнуться из снега наряды, По ним пробежится снегирь, И тихой, извечной прохладой, Над кронами небо легло...
Ниже приписана была дата "2 декабря (ночь) 1997 год" - в эту ночь, в двух шагах от него, в страшных мучениях, исходя кровью умирал человек, который любил его - по настоящему любил! - всем сердцем. Человек, перед которым я приклоняюсь - его младший брат Саша.
30.01.98
ВОСКРЕСЕНЬЕ
Родители и младший брат уехали на дачу. Дима остался один в доме. Прошла в мучительном бездействии суббота. Дима пытался играть на компьютере, но ужаснулся этому бесполезно уходящему времени, попытался, как и раньше, сочинять стихи - ничего не выходило, и, вообще, казалось ему будто души его и сердца нет, а осталось только не пойми что, не способное уже ни на чувства, ни на какое-либо действие.
В субботу же вечером, выходил он на улицу, однако так ему тошно стало оттого, что там кто-то там ходит, смеется, и ездят машины, и кто-то спешит, и кто-то пьет, что он поскорее поспешил домой, смотрел телевизор щелкал каналы и все ему казалось там пошло, ничтожно, бессмысленно, тупо... Он выключил телевизор и с тяжелой головой лег в постель.
Не смотря на то, что все окна были открыты настежь, стояла духота; а Диме то было сущее мученье - он знал, что с такой тяжелой головой не сможет ни читать, ни писать... Где-то грохотали громы, но очень далеко, и Диме хотелось бы, чтобы ворвались они вместе с дождиком в самый дом, охватили, исцелили...
С такими-то мыслями, он погрузился в тяжелое марево, которое не сном, но забытьем уместно было бы назвать.
* * *
Наступило воскресенье. Еще не открывая глаз, но чувствуя, как сладкая дремота ничего не делания облепляет его тело, он услышал, что пустующей комнате родителей звонит телефон.
Приоткрывши глаза, он понял, что час еще совсем ранний - льется с неба спокойный свет скрытого за домами светила, и улица еще тиха, никто там не ходит. От этого ощущения, что час еще ранний, и все спят - Диму только сильнее в сон потянуло.
Звонит телефон. Каким же странным, ненужным, неуместным кажется теперь этот звонок! И зачем, спрашивается, он звонит, и кому это не спится, да и как это вообще можно не спать теперь.
Дима перевернулся на другой бок и еще прикрыл ухо одеялом, чтобы не было слышно и слаще спалось. И впрямь стало совсем тепло, мягко, уютно, и сон витал где-то совсем рядом. Прошло несколько мгновений - вновь возродилась телефонная трескотня - звонили то уже долго, настойчиво.
- Да уехали все на дачу. Нет никого. - пробормотал Дима, и тут понял, что не заснет уже, но будет ворочаться, ворочаться, вспоминать этот звонок, ну а потом поднимется с головной болью и пройдет еще одно воскресенье - ничего не значащее, молчаливое...
- Кому ж это так не спится. - пробормотал он, вылезая из кровати, и на слабых спросонья ногах, проковылял в комнату родителей.
К тому времени телефон утомился, и Дима с досады ворча что-то, стал щелкать на определителе, однако, номер не определился, и Дима почувствовал, как снова наваливается на него сон, намеривался уж вернуться в комнату, да нырнуть в теплую постель.
И вновь затрещал! И вновь женский голос объявил, что номер не определен.
И вот Дима стоял над телефоном и мучительно рассуждал - брать или не брать трубку. Мог это оказаться какой-нибудь отцовский знакомый и, тогда, пришлось бы объяснять, что отец на даче, а потом запоминать имя и просьбу, чтобы отец, когда вернется, перезвонил. Могло выйти и так, что это кто-нибудь из его друзей - и этого Дима не хотел - так как не хотел он никаких разговоров, да и прогулок - все это ему опостылело, и считал он это пошлым, пустым времяпрепровождением.
- Пятый... шестой звонок... - считал он. - Если до десяти дойдет, тогда, возьму трубку.
До десяти дошло, и он, чувствуя лишь головную боль да раздражение, подхватил трубку, сонным голосом спросил:
- Да?
Прямо в ухо ему, как раскат грома, ворвался сильный девичий голос:
- Дима - это ты?
"Аня, Аня, Аня..." - пульсом забилось где-то в голове юноши; заболело в груди у сердца, а в квартире стало ему сразу же нестерпимо жарко и душно.
- Да. Я это. А это ты, Аня? - скороговоркой выговорил он, вспоминая ее облик. Они, ведь, вместе учились.
Он, ведь, целый год был в нее страстно влюблен, но от робости своей только единожды решился поднести стихи ей посвященные, а потом еще раз подошел к ней - тогда голос ее показался Диме леденящим, и он уже больше не подходил, и стихи писал все отчаянные...
Конечно же, этот голос ни с чьим нельзя было спутать! Такой сильный, с девичьей хрипотцой - нет ни одного невнятного, пустого; но в каждом слове - сила.
- Разбудила тебя?
- А, да нет. Да, ничего. Да, не разбудила. Это пустяки. - чувствуя, что несет какую-то пустословную ахинею, бормотал Дима, и все больше смущался.
- Ты живешь в...? - тут она назвала подмосковный городок, в котором жил Дима.
- Да... а ты... - он стал придумывать, чтобы сказать ей, и изумлялся, что когда-то в ночах подготовленные длинные, торжественные речи - теперь исчезли без следа, и он даже ни одного слова не может подобрать.
- Чем сегодня занят? - спрашивала Аня.
- Я то, да это... Да ничем, ничем... А ты как?
- А сколько тебе времени надо, чтобы собраться и до парка Горького добраться?
- Часа два... А не - полтора часа. А что? А ты не занята сегодня?.. Как поживаешь то... Вот я хотел сказать, что, если ты не занята, то может... В общем, как ты думаешь... Вот я бы очень хотел пригласить тебя... Встретимся... Да?
На другом конце провода раздался смешок, потом Аня прокашлялась и прежним, серьезным голосом заявила:
- Вот я как раз и хотела тебе предложить встретиться. У входа в Парк Горького через полтора часа. Все.
- Ага, ага! Я буду там! - громко, боясь, что она его не услышат, воскликнул Дима, и бросил поскорее трубку, опять-таки боясь, что она скажет: "Это была шутка!"
И вот Дима бросился в свою комнату; забывши не только про свой сон, но и сон соседей, - на полную громкость включил музыку; быстро-быстро стал собираться, и все казалось ему, что собирается он слишком медленно, и удивлялся - зачем это люди придумали столько пуговок, ремешков... да еще молний сломалась...
