Потом мне вновь вспомнились глаза уродливо сложенного слуги Монгомери. В этот самый момент вошел тот, о котором я только что думал. Теперь он был одет в белую одежду и нес маленький поднос; на последнем находились вареные овощи и кофе. Я едва мог сдержать брезгливое чувство, видя, как он, вежливо раскланявшись, поставил поднос на стол передо мной.
Вдруг удивление парализовало меня. Из-под длинных гладких прядей волос выделилось его ухо. Я увидел его вдруг совершенно вблизи. Человек имел остроконечные уши, покрытые пухом тонких волос коричневого цвета.
— Вам завтрак, сударь! — проговорил он.
Я всецело погрузился в рассматривание его и не подумал дать ему какой-либо ответ. Он повернулся на пятках и направился к двери, странно поглядывая на меня через плечо. При этом мне пришли в голову, по какому-то бессознательному мысленному процессу, слова, заставившие вернуться мою память к происшедшему десять лет тому назад. Некоторое время слова эти неясно носились в моей голове; внезапно мне бросилось в глаза заглавие красными буквами «Доктор Моро», написанное на замшевом переплете одной брошюры, трактующей об опытах, при чтении которых мороз по коже подирает вас. Затем мои воспоминания точно выяснялись, и эта брошюра, давным давно забытая, с неожиданною ясностью воскресла в памяти.
В ту пору я был еще очень молод, а Mopo, должно быть, было, по крайней мере, лет пятьдесят. Знаменитый и крупный физиолог, хорошо известный в ученых кружках своим оригинальным способом мысли и грубой откровенностью, с которой он излагал свои мнения. Был ли это тот же самый Моро, которого я только что видел? Он славился переливанием крови, некоторыми другими изумительнейшими деяниями и, кроме того, приобрел громадную известность своими работами о болезненных процессах. Но вдруг эта блестящая карьера окончилась; ему пришлось покинуть Англию. Это случилось благодаря одному журналисту. Последний, в качестве помощника, проник в лабораторию доктора с твердо принятым намерением выведать и обнародовать сенсационные ее тайны. Благодаря неприятному случаю — если только это можно назвать случаем — возмутительная брошюра журналиста приобрела громкую известность, а именно: в самый день публикации одна несчастная собака, у которой с живой была содрана кожа и отняты различные части тела, вырвалась из лаборатории Моро.
Все это произошло во время, когда ощущался недостаток в новостях, и ловкий издатель журнала, двоюродный брат коварного лаборанта, обратился с воззванием к совести целого народа. Уже не в первый раз совесть противилась экспериментальному методу; поднялся сильнейший ропот, заставивший доктора просто на просто покинуть страну. Возможно, что он заслужил подобное осуждение, но я никогда не перестану считать за полный позор ту слабую поддержку, которую несчастный ученый нашел у своих собратьев, и тот малодушный образ действий, обнаруженный по отношению к нему людьми науки. По объяснениям журналиста, некоторые из его опытов были бесполезно жестокими. Быть может, он и мог бы примириться с обществом, прекратив свои исследования, однако, он без всякого колебания решил предпочесть свои работы, как поступил бы на его месте всякий, кто хоть раз поддавался упоению от научных открытий. Он был холост, словом, ему оставалось иметь в виду только свои личные интересы.
Я окончательно убедился, что нашел того же самого Моро. Все приводило к этому заключению. И тогда стало мне ясно, для какой цели были предназначены пума и все животные, которых только что разместили, вместе с остальным багажем, во дворе, позади моего жилища. Какой-то странный и раздражающий запах, показавшийся мне знакомым, и которому я в начале не придавал никакого значения, пробудил мои воспоминания. Это был запах антисептических средств, царствующий во время операций. Вдруг за стеною мне послышались рычание пумы и ворчание одной из собак, как будто бы их только что ранили.
Между тем вивисекция не заключала в себе ничего ужасного, в особенности для человека науки, и не могла служить объяснением всех этих таинственных предосторожностей. Внезапно и неожиданным скачком мысль моя снова перенеслась к слуге Монгомери и с отчетливою ясностью представила его остроконечные уши и светящиеся глаза. Потом мой взор стал блуждать по синему морю, волнующемуся от дуновения свежего ветерка, и странные происшествия последних дней всецело завладели мной.
Что все это обозначало? Закрытая ограда на пустынном острове, знаменитый вивисектор и эти уродливые, безобразные существа?
Час спустя, вошел Монгомери, и этим, волей-неволей, я был отвлечен от догадок и подозрений, в которые погрузился. Его слуга-урод следовал за ним, неся поднос, на котором красовались различные вареные овощи, бутылка с виски, графин воды, три стакана и три ножа. Из угла я следил взором за странным созданием, которое, в свою очередь, своими разбегающимися во все стороны глазами подсматривало за мною. Монгомери объявил мне, что он будет завтракать вместе со мною, тогда как Моро, слишком занятый новыми работами, не придет вовсе.
— Моро, — произнес я, — это имя мне знакомо!
— Вот как?.. Ах, чорт возьми! Какой я осел, что произнес его! Следовало бы прежде подумать об этом. Коли там, то делать нечего; можно сказать, что у вас в руках теперь некоторые данные для разъяснения наших тайн! Не угодно ли вам виски?
— Нет, благодарю, я никогда не употребляю спиртных напитков!
— Мне следовало бы поступать подобно вам. Но теперь… С чему закрывать дверь, когда вор уже удалился? Этот адский напиток, — одна из причин моего присутствия здесь. Он и туманная ночь. Я рассчитывал на свою счастливую звезду, как вдруг Моро предложил мне сопровождать его. Это странно…
— Монгомери, — проговорил я в момент, когда наружная дверь затворилась, — почему у вашего слуги остроконечные уши?
Он пробормотал проклятие, в течение минуты, с набитым ртом пристально глядел на меня и повторил:
— Остроконечные уши?
— Да, — продолжал я насколько возможно спокойно, несмотря на стеснение в груди, — да, его уши заострены и покрыты тонкой черной шерстью!
С притворным равнодушием он налил себе виски и воды и произнес:
— Может быть, что… его волосы прикрывали уши!
— Конечно, может быть, но я видел их в то время, когда он наклонился, чтобы поставить на стол кофе, посланный вами мне сегодня утром. Кроме того, глаза у него светятся в темноте!
Монгомери был поражен предложенным мною вопросом.
— Я всегда думал, — произнес он с развязностью, весьма сильно шепелявя, — что уши у него представляют нечто странное… Манера его прикрывать их… А на что они походили?
