Его неопределенные ответы убедили меня в том, что он знает правду, но не говорит. Однако, я был не в силах сказать ему это прямо в лицо.
— Уши остроконечны, — повторил я, — остроконечны… довольно маленькие… и покрыты шерстью… да, весьма ясно покрыты шерстью… вообще же говоря, этот человек одно из самых странных существ, которых мне приходилось видеть!
Яростное хриплое рычание раненого животного послышалось за стеной, отделявшей нас от ограды. По силе и по глубине оно, по всей вероятности, принадлежало пуме. Монгомери сильно заволновался.
— А! — начал он.
— Где вы встретили этого странного индивидуума?
— Э… э… в Сан-Франциско… Я признаю, что он похож на отвратительное животное… Знаете ли, наполовину идиот. Теперь мне уже не помнится, откуда он родом. Тем не менее, я привык к нему… а он ко мне. Какое впечатление производит он на вас?
— Он не производить впечатления естественного существа. В нем есть что-то такое… Не подумайте, что я шучу. Но при своем приближении он возбуждает во мне неприятное ощущение, какую-то дрожь в теле. Одним словом, как будто бы от прикосновения… дьявола…
Пока я говорил, Монгомери прекратил еду.
— Удивительно, — возразил он, — я не испытываю ничего подобного!
Он снова принялся за овощи.
— У меня не являлось даже ни малейшего представления того, что вы мне теперь говорите, — продолжал Монгомери, набивая рот. — Экипаж шкуны… должно быть, чувствовал тоже самое… Он всячески нападал на бедного чертенка… Вы ведь сами видели, например, капитана?
Вдруг пума снова принялась рычать и на этот раз еще сильнее. Монгомери выбранился вполголоса. Мне пришла мысль поговорить о людях, бывших в шлюпке; в это же время несчастное животное, за оградой, испустило целый ряд пронзительных и коротких взвизгиваний.
— Какой расы люди, разгружавшие шлюпку? — спросил я.
— Солидные гуляки, что ль? — переспросил он рассеянно, хмуря брови, между тем как животное продолжало выть.
Я не произнес больше ни слова. Он смотрел на меня своими влажными серыми глазами, постоянно наливая себе виски. При этом он пытался вовлечь меня в спор относительно спиртных напитков; по его мнению, дескать, спасением своей жизни я исключительно обязан этому лекарству, и, казалось, желал придать большую важность тому обстоятельству, что я спасся благодаря ему. Я отвечал ему невпопад, и вскоре наша трапеза была окончена. Безобразный урод с остроконечными ушами явился для уборки со стола, и Монгомери снова оставил меня одного в комнате. К концу завтрака он находился в плохо скрываемом возбужденном состояний, причиной которого, очевидно, являлись крики пумы, подвергнутой вивисекции; он сообщил мне часть своего удивительного отсутствия мужества; таким образом мне пришлось самому успокаивать себя.
Я сам находил эти крики весьма раздражительными, а по мере того, как приближалось послеобеденное время, они увеличились в интенсивности и глубине. Сначала они были для меня только мучительны, но их постоянное повторение, в конце концов, совершенно расстроило меня. Я бросил в сторону перевод Горация, который пробовал читать, и, сжав кулаки и кусая губы, стал шагать по комнате из угла в угол.
Вскоре я заткнул уши пальцами. Жалобный тон этих завываний мало-помалу пронизывал меня насквозь, и, наконец, в них стало выражаться столь жестокое страдание, что я не мог дольше оставаться запертым в своей комнате. Я переступил порог и пошел под палящим зноем полуденного солнца. Проходя мимо главного входа, я заметил, что он снова был заперт.
На вольном воздухе крики звучали еще сильнее; в них как-будто выражались страдания всего мира, слившиеся в один голос. Однако, мне кажется, — об этом я давно думал, — что, если бы точно такое же страдание испытывалось кем-нибудь вблизи меня, но не выражалось бы никакими звуками, я отнесся бы к нему довольно хладнокровно. Жалость охватывает нас, главным образом, тогда, когда страдания проявляются голосом, терзающим наши нервы. Не смотря на блеск солнца и зелень деревьев, колеблемых свежим морским ветерком, все вокруг меня возбуждало во мне только смятение, и пока я находился в сфере криков, черные и красные призраки носились перед моими глазами.
Я пробирался сквозь кустарники, покрывавшие склон позади дома, нисколько не заботясь знать, куда иду. Кругом меня росли густые и тенистые деревья с прямыми стволами и вскоре, через некоторый промежуток времени, я очутился на другом откосе, спускающемся к ручейку, который тек по узкой долине. Я остановился и прислушался. Расстояние ли, пройденное мною, или масса кустарников ослабили все звуки, которые могли исходить из-за ограды. В воздухе было тихо. Вдруг с легким шумом появился кролик и скрылся за холмом. Я уселся в тени на берегу. Место было восхитительное. Ручеек скрывался среди роскошной растительности, покрывавшей оба его берега, за исключением одного места, где мне можно было видеть отражение ее в сверкающей воде. С другой стороны, сквозь голубоватый туман я заметил деревья и лианы причудливых очертаний, а над ними высилось яркое голубое небо. Здесь и там пятна белого и алого цвета обнаруживали пучки цветков ползучих растений. С минуту мои глаза блуждали по этому пейзажу, затем мысли снова возвратились к удивительным особенностям слуги Монгомери. Однако, под палящим зноем невозможно было долго размышлять, и вскоре мною овладело какое-то оцепенение, нечто среднее между дремотой и бдением. Неожиданно я был пробужден, не знаю, через сколько времени, каким-то шумом среди зелени противоположной стороны ручья. Некоторое время мне не было видно ничего, кроме колеблющихся вершин папоротников и камышей.
Вдруг на берегу ручья появилось существо, и с первого мгновения я не мог разобрать, что это такое было. Какая-то голова наклонилась к воде и начала пить. Тогда мне стало видно, что это человек, ходивший на четырех лапах, подобно четвероногому животному.
Он был одет в одежду голубоватого цвета. Его кожа имела медно-красный оттенок, на голове росли черные волосы. Казалось, что изумительное безобразие являлось неизменной характеристикой всех жителей этого острова. Я слышал шум, производимый им от вбирания воды.
Я наклонился вперед, чтобы лучше его рассмотреть, кусок лавы откололся под его лапы и с шумом покатился вниз по склону. Существо испуганно подняло голову и встретило мой взгляд.
Вслед затем оно встало на ноги и, не спуская с меня глаз, принялось неуклюже вытирать рот. Его ноги были почти в два раза короче туловища. Может быть, в течение целой минуты мы оставались в таком положении, оба в смущении созерцая друг друга.
