— Сто раз. Я здесь полтора года.
Она несколько погрешила против истины. Потом Мерси отложила маску и взяла журнал, прислоненный к ножке солдатской койки, большая часть листов которого так и осталась незаполненной.
— Сестра? — поторопил ее доктор Лашер.
— Секундочку, — попросила она. — Прежде чем ты задремлешь, Гилберт Генри, откликающийся просто на Генри, давай-ка ты сообщишь мне кое-что, а я запишу, чтобы сестра из следующей смены все о тебе узнала.
— Как… пожелаете, мэм.
— Вот хороший солдат и отличный пациент, — похвалила она мужчину, не глядя на него. — Ну-ка скажи быстренько: тебя дома ждет матушка? Или… или… — она едва не поперхнулась, — жена?
— Жены нет. Мать… наверное. И… и брат, но он… еще… маленький.
Мерси с удивлением подумала, как ему вообще удалось протянуть столько с такой раной. Он словно цеплялся за жизнь только до той поры, пока не была достигнута цель: попасть в госпиталь. Солдат, видно, рассуждал, что, когда окажется в Робертсоне, все будет в порядке.
— Мать и младший брат. Как их зовут?
— Эбигейл Джун. В девичестве… Харпер.
Грифель карандаша спешил за словами, фиксируя их на бумаге угловатым почерком Мерси.
— Эбигейл Джун, урожденная Харпер. Она твоя мать, да? А город?
— Мемфис. Я поступил… на службу… в Мемфисе.
— Мальчик из Теннесси. Вы почти что самые любимые у меня.
— Почти что?
— Почти что, — подтвердила она, отложила журнал, снова прислонив его к ножке койки, и взяла склянку с газом. — Итак, мистер Гилберт Генри, вы готовы?
Он кивнул храбро, но слабо.
— Отлично, милостивый государь. Просто дыши, как обычно, если не возражаешь. — А про себя она добавила: «И пока можешь». — Правильно, очень хорошо. А теперь я хочу, чтобы ты посчитал задом наперед, от десяти. Сможешь сделать это для меня?
Голова его чуть заметно качнулась.
— Десять, — произнес солдат, и выпуклая маска, опустившись на его лицо, заглушила звук. — Де…
Вот и все. Он уже вырубился.
Мерси тяжело вздохнула. Врач тихо сказал:
— Отключай.
— Простите?
— Газ. Выключи его.
Она тряхнула головой:
— Но если вы собираетесь отнять руку, ему потребуется…
— Я не собираюсь отрезать ему руку. Это ни к чему. И бессмысленно, — добавил он.
Он собирался сказать еще что-то, но девушка уже поняла и махнула рукой, прося доктора замолчать, потому что она не хотела ничего слышать.
— Вы не можете просто оставить его лежать тут.
— Мерси, — уже мягче проговорил доктор Лашер, — это будет добрый поступок. Он уже не придет в себя. Ампутация убьет его быстрее и к тому же изувечит. Пусть спит с миром. И пусть семья похоронит его целиком. Смотри.
Она и так смотрела, как широкая грудь солдата поднимается и опускается, но без всякой силы. И все реже и реже.
Врач свернул трубки стетоскопа кольцом и сунул его в карман.
— Мне не нужно прослушивать его легкие, чтобы убедиться, что он уходит, — объяснил он, склонился над телом Гилберта Генри и прошептал Мерси: — Кроме того, у меня еще три пациента, двое из которых вполне могут пережить этот день, если мы поторопимся. Посиди с ним, если хочешь, только недолго. — Он отступил, поднял саквояж и завершил обычным голосом: — Он не знает, что ты здесь, и не почувствует, когда ты уйдешь. И тебе это известно не хуже, чем мне.
И все-таки она осталась, задержавшись, насколько осмелилась.
У парня не было жены, которую он сделал бы вдовой, но где-то жили его мать и младший брат. Отца он не упомянул; отец, должно быть, умер много лет назад, погиб на той же проклятой войне. Может, отец его завершил жизнь так же — лежа на койке, едва опознанный, растерзанный на куски. Может, ни тело отца, ни весть о его гибели так и не добрались до дома; может, он рухнул на поле боя и никто несколько недель не приходил, чтобы его похоронить, потому что в первые дни войны такое случалось нередко.
Еще один дрожащий вдох заклокотал в горле Генри, и девушка поняла — по звуку, по решающему все тембру заключительной ноты: этот вдох — последний. Солдат уже не выдохнул. Воздух сам собой выпорхнул на свободу из тела слабым порывом ветерка, пройдя через нос и дыру в боку. И широкая грудь с завитками черных волос, которые виднелись в вырезе нижней рубахи, больше не поднялась.
Под рукой не нашлось простыни, чтобы прикрыть умершего. Мерси подобрала журнал и положила его лицевой стороной вверх на грудь покойника, что послужит знаком следующей медсестре, или выздоравливающим, или тому, кто потом придет убираться здесь.
— Мерси! — резко окликнул ее доктор Лашер. — Вези тележку.
— Иду, — отозвалась она, и встала, и подготовила тележку, вернув на место стеклянную маску с клапанами. Чувства ее были притуплены, но не больше чем всегда. Следующий. Всегда есть еще кто-то, следующий.
Она развернула тележку и поставила ее перед следующим раненым, стонущим и извивающимся на едва выдерживающей его скрипучей койке, узкой, шаткой и хлипкой. Опять пришлось водружать на лицо профессиональную улыбку — нужно поздороваться с пациентом.
— О, какой тут у нас большой парень. Привет, я сестра Мерси.
Он захрипел в ответ, но не забулькал и не засвистел. Интересно, велики ли шансы у него?
Она подняла его журнал с незаполненными листами и снова заговорила:
— Я пока даже не знаю твоего имени, милый. Как тебя называла матушка?
— Сайлас, — выплюнул он сквозь стиснутые зубы. — Ньютон. Рядовой первого класса. — Голос его звучал громко и напряженно.
— Сайлас, — повторила она, записывая. Потом обратилась к доктору: — Так что у нас здесь?
— Обе ноги ниже колен.
А пациент вставил:
— Меня подкосило пушечное ядро.
Одна нога отсутствовала вовсе; вторая нуждалась в ампутации — и немедленной.
— Точно. Еще где-нибудь болит, что-нибудь беспокоит?
— Черт побери, а что, ног недостаточно?! — едва не завизжал он.
Однако медсестра осталась спокойной.
— Более чем достаточно, и мы ими займемся. — Она встретила его взгляд и увидела такую боль, что немного сдала позиции, настолько, чтобы сказать: — Извините, мистер Ньютон. Мы только пытаемся позаботиться о вас.
— О, обо мне уже славно позаботились. Эти сукины дети! Как я в таком виде управлюсь с мельницей, а? Что подумает моя жена, когда я вернусь домой?
Мерси положила журнал рядом с койкой.
— Ну, у всех детей Божьих свои проблемы. Вот… — Она взяла со второй полки тележки наполненный шприц. — Позвольте сделать вам укол, чтобы унять боль. Это новое лекарство, но на солдат оно действует лучше, чем древние народные методы — ну там, глотнуть виски или прикусить пулю…
