…вокруг Храма сжималось кольцо, черное, обрамленное по внутреннему краю тысячами кратковременных огненных вспышек, высвечивающих лица и тела. Бахрома вспышек, рассыпающаяся из храмовских окон составляла второе кольцо. Грохот адский, он выше того, что может вынести человеческое ухо, и многие солдаты рассказывали о том ощущении тишины в пекле боя, когда мозг просто отказывается воспринимать такое количество шума… или же просто глохнут уши…
…Иногда северяне подступали слишком близко, и из окон на них обрушивался настоящий град лимонок и генри-коктейлей с пылающими горлышками. С высоты взрывы казались цветами, распустившимися и увявшими в один миг… воистину, ими любовался бы какой-нибудь пролетающий мимо юный бог. Смотрел бы с любопытством, как мы — на муравейник, где черные муравьи отбиваются от рыжих…
…В огромной и черной массе народа страшнее всего было полное отсутствие страха смерти. Как у озверевших крысаков, орды которых когда-то топтали плиты Храма. Но сила северянской армии была не в тех, кому уготовили судьбу пушечного мяса, а в элите, неуловимой и смертельной, как и должны быть истинные профи. Это были базучники, это были снайперы, это были подрывники и командиры, державшие под контролем все войско, поделенное на дюжины.
И пока штурмовики гибли на окнах, сдерживая толпу, между профи двух армий шла своя, внутренняя, расчетливая и разумная война. Кто никогда не видел, как один снайпер охотится на другого, как выслеживает подобного себе по мимолетному блику прицела, по неосторожному движению, как вычисляет ход его мыслей, ставя себя на место врага… кто не видел, тому не понять…
И — смотри на ауру — нижний ярус Храма был пламенно-алым: там бурлила животная ярость и торжествовали инстинкты; а верхний — колокольня, верхние этажи, мостки — тонули в глубоком фиолете — цвете судьбы и разума, — пронизанном тонкими жилками все того же алого…
Заканчивался первый час боя…
Смиряя потихоньку пыл, северяне перестали лезть на стены, как сумасшедшие. Они шныряли под укрытием развалин и домишек. Они чего-то ждали…
…Рон стояла у бойницы неподвижно уже почти минуту. Она поймала в прицел северянского базучника и только ждала, когда он только высунется из укрытия. Вокруг кипел ад, но снайпер старалась не видеть того, что вокруг, а только то, что в оптическом прицеле…
Черт, как болит голова! Аж до тошноты. И перед глазами все плывет. От шума это, что ли?
Всего на секунду Рон закрыла глаза, так ей показалось. Мир будто перевернулся, уменьшился в точку, стал темнотой. Она очнулась от того, что Ришь схватила ее за руку, хорошенько встряхнула и рывком подняла на ноги. Ни слова упрека — некогда. Просто вставай и воюй.
Рон снова поймала базучника в прицел, но успела пристрелить его на какую-то миллисекунду позже, чем выстрелил он. В дверь он не попал, но взрыв прогремел где-то близко. Не задумываясь над этим, Рон поймала в прицел того, кто подхватил базуку…
Черт, как болит голова! Опять все плывет перед глазами!..
Танк — машина королей, и никто более не достоин вести его. Так сказал Дилан. Сергей пожал ему руку, и «Лев», нырнув в низенький проход, ведущий под землей к складу, исчез в темноте, только прыгал вдали по сырым стенам отблеск факела… А его было жаль, этого громилу с его дикой гривой и не менее дикой речью. Сергей прощался с ним, как с братом…
Снеся с петель двери склада, бронированный монстр вырвался на свободу… скажу о нем пару слов. Танк был реликвией, святыней для «Львов». Для него давно уже не было снарядов, да и вряд ли этот динозавр смог бы выстрелить, не развалившись на кусочки…
Грохоча по камням, продавливая снег до земли, танк врезался в самую гущу толпы. Некоторые бежали. Другие, обомлев, застывали на месте и в ужасе смотрели, как на них несется эта невероятная штука. В любом случае, танк столько бы не протянул, если б не ужас, который он внушал северянам. Ведь они никогда не видели настоящих боевых машин. Похоже, растерялась даже элита…
Задыхаясь в синем и невероятно вонючем воздухе, заполнявшем танк, Дилан хохотал, как сумасшедший и распевал: «Всеееееех у-у-убью, аааадин астаааанусь!!!»… сколько человек полегло под гусеницами танка, сказать сейчас уже невозможно… но поднялась почти что паника: часть бросившихся бежать северян уже расстреливал их же заградительный отряд — элитная малышня практиковалась в искусстве убивать… правда, если бы народу ломанулось хотя бы в два раза больше, щеглов бы просто смело…
…Рон опоздала с выстрелом на миллисекунду, на ничтожный миг, но была рада, что дверь осталась-таки цела… а между тем, покойный базучник в нее и не целился. Он не опоздал и не промазал. Он попал точно и превратил древнюю святыню «Львов» в гору горящего хлама.
Шел второй час боя…
Каяла зажмурила глаза. Ее разум, заключенный в эту ветхую земную оболочку — человеческое тело, — бился о невидимые стены, тонул в боли и ярости и взывал к кому-то: «Кто ты?! Кто ты?! Ты, кому благоволит Великий Взрыв…» Это было, несомненно, маленькое и хлипкое существо, полуребенок, не заслуживающий такой власти. Каяла чувствовала…
«Защити, мама!» — всплыло в памяти. Махмуд, этот уродец, стоящий на коленях, смотрящий ей прямо в глаза… «Мама!»… «МАМА»… О, она помнила каждую искорку его глаз, каждое движение его губ, каждый шрам на его лице, каждую слезинку, упавшую с его ресниц…
Этот образ затмил собой мир. Затмил битву, затмил все, что было важно и дорого…
Убить человека, единственного человека в мире, который не боялся ее, который просил о помощи… мама… что может быть важным после этого?
Власть… смешно… Разве она дает счастье? Жизнь… смешно… Разве она дает счастье?.. Любовь… доверие… они дают счастье… они…
Все рухнуло, все свершилось задолго до того, как подошла к концу битва. Из события вселенского масштаба он в один миг превратилась в возню муравьев на куче лесного мусора. И не решала уже ничего.
Каяла подняла на руки Раю, со всей нежностью и любовью, которые судьба изначально предназначала не ей…
«Дочка, моя маленькая дочка, — шептала Каяла, — мы уедем с тобой далеко-далеко…»
Никто не заметил их исчезновения. Через секунду они уже неслись на быстром снегоходе в такую даль, о которой нам не дано знать. И никогда не пытайтесь понять радиксов. Они непостижимы…
В сердце Ива ледяным комком сидел ужас. Он разрастался, захлестывал, вытеснял любые мысли, кроме одной: «Ты умрешь, Ив, как и все здесь…»
