Либо высказал следующую гипотезу: язык, как и способность лазить по деревьям, сформировался в другой окружающей среде с гораздо большим разнообразием пищи, включая насекомых. Впоследствии что-то — ледниковый период? миграция? болезни? — вызвали изменения окружающей среды. Например, вымерли древоточцы и т. п. Может быть, все крупные хищники были истреблены. Это могло бы служить объяснением столь малого разнообразия видов на Лузитании, несмотря на благоприятные условия жизни. Катаклизм произошел, очевидно, недавно — полмиллиона лет назад? — поэтому эволюционные изменения не успели проявиться.
Подобная гипотеза выглядит правдоподобно, поскольку по имеющимся данным нельзя понять, для чего вообще появились свинки. Им не с кем бороться за выживание. Занимаемую ими экологическую нишу могли бы занять и гоферы. Разве для выживания вида он обязательно должен быть разумным? Однако привлекать для объяснения такого однообразного и малопитательного рациона свинок гипотезу катаклизма было бы равносильно стрельбе из пушки по воробьям. Бритва Оккама с легкостью раскроила бы эту гипотезу.
— Жоао Фигейра Альварес, Рабочие заметки, 1948/4/14 ЗК (опубликовано посмертно), «Философские корни отделения Лузитании», 2010—33—4—1090:40 * * *
Как только мэр Боскинья приехала на ксенологическую станцию, положение вышло из-под контроля Либо и Новиньи. Боскинья привыкла распоряжаться, и ее позиция почти не оставляла возможности для протеста или хотя бы обсуждения.
— Останься здесь, — приказала она Либо почти сразу же, как только уяснила ситуацию. — Я послала арбитра к твоей матери сразу же после твоего звонка.
— Нам нужно принести его тело, — произнес Либо.
— Я уже связалась с живущими поблизости мужчинами и попросила их помочь, — ответила она. — Епископ Перегрино уже готовит ему место на церковном кладбище.
— Я хочу быть там, — настаивал Либо.
— Ты ведь понимаешь, Либо, что мы будем фотографировать все это в подробностях.
— Это же я сказал вам, что так нужно сделать для составления отчета Звездному комитету.
— Но тебе не следует присутствовать при этом, Либо, — голос Боскиньи был властным. — Кроме того, нам нужен твой отчет. Нам необходимо известить Звездный комитет как можно раньше. Готов ли ты приступить к работе прямо сейчас, пока все происшедшее свежо у тебя в памяти?
Она, безусловно, была права. Только Либо и Новинья могли как очевидцы описать происшедшее, и чем скорее, тем лучше.
— Я готов, — сказал Либо.
— И твои наблюдения, Новинья, тоже нужны. Пишите раздельно, не советуясь друг с другом. Сто Миров ждут вас.
Компьютер уже получил извещение, и их донесения были отправлены по ансиблу незамедлительно, со всеми ошибками и исправлениями. Во всех Ста Мирах люди, занимающиеся ксенологией, прочли каждое напечатанное ими слово. Многие другие получили обобщенную компьютером информацию о происшедшем. Эндрю Виггин, находящийся на расстоянии в двадцать два световых года от Лузитании, узнал об убийстве свинками ксенолога Жоао Фигейра Альвареса и рассказал об этом своим студентам еще до того, как его тело было внесено на территорию Милагре. Как только Либо закончил свое донесение, его окружили представители власти. Новинья смотрела на них и со все возрастающей мукой видела, что лидеры Лузитании не в состоянии утешить Либо, что своими словами они лишь растравляют его боль, и пуще всех — епископ Перегрино; по-своему понимая утешение, он сказал Либо, что, несмотря на их сходство с человеком, свинки на самом деле животные и что его отец был разорван дикими зверями, а не убит. Новинья готова была крикнуть ему: «Значит, Пипо посвятил свою жизнь ничему иному, кроме как изучению зверей? И его смерть была не убийством, а деянием Бога?». Но ради Либо она сдержалась; он сидел в присутствии епископа, кивал и, наконец, отделался от него благодаря своей терпимости гораздо быстрее, чем Новинья смогла бы добиться этого спором.
От дона Кристао из монастыря было гораздо больше помощи, он задавал разумные вопросы о событиях дня, что заставляло их отрешиться от эмоций и анализировать свои ответы. Однако вскоре Новинья перестала отвечать. Большинство спрашивали, почему свинки так поступили; дон Кристао спрашивал, что Пипо мог сделать такого, что могло вызвать его убийство. Новинья прекрасно знала, что именно сделал Пипо: он рассказал свинкам об их секрете, открывшемся ему при изучении модели, подготовленной Новиньей. Но она не говорила об этом, а Либо, казалось забыл то, что она рассказала ему в спешке несколько часов назад, когда они уходили на поиски Пипо. Он даже не взглянул на модель. Новинья удовольствовалась этим, она очень надеялась, что он вспомнит.
Расспросы дона Кристао были прерваны с приходом мэра и нескольких мужчин, помогавших нести останки Пипо. Несмотря на плащи, они промокли до нитки и были забрызганы грязью; правда, кровь с них смыло дождем. Они, казалось, были смущены и даже почтительно склонили головы перед Либо, почти кланяясь ему. Новинье пришло в голову, что их почтительное отношение было не совсем похоже на обычную осторожность, которую люди проявляют к тем, кого близко коснулась смерть.
Один из них сказал Либо:
— Теперь ты зенадор, не так ли? — и это отношение проскользнуло в его словах. Ксенолог не имел никакой официальной власти в Милагре, но его уважали — его работа была главной и единственной причиной существования колонии, разве не так? Либо не был больше мальчиком; ему надо было принимать решения, его уважали, он переместился с окраины жизни колонии в самый ее центр.
Новинья почувствовала, что ее жизнь рушится. Все было не так, как ей представлялось. Она предполагала работать здесь еще несколько лет, учась у Пипо, имея Либо наперсником; такой образ жизни ей и хотелось вести. Поскольку она уже была ксенобиологом колонии, она также имела свою нишу, которую занимала согласно своему статусу взрослого члена общества. Она не ревновала Либо, она просто хотела вместе с ним побыть еще немного детьми. Точнее говоря, вечно.
Однако теперь Либо не мог быть ее наперсником, вообще никем. Она вдруг ясно увидела, как все в комнате устремили свое внимание на Либо, на то, что он говорил, как себя чувствовал, что собирался делать.
— Мы не причиним вреда свинкам, — сказал он, — и даже не назовем это убийством. Мы не знаем, что такого сделал отец, что могло спровоцировать его смерть, я пойму это позже; действительно важно, что они сделали то, что им, несомненно, казалось правильным. Мы здесь чужие, мы, несомненно, нарушили какое-то табу, какой-то закон — но отец всегда был готов к этому; он всегда знал, что такое возможно. Скажите им, что он умер с честью солдата на поле брани, капитана на корабле, он умер, делая свое дело.
«О Либо, молчаливый мальчик. Ты обнаружил в себе такое красноречие, что теперь ты не можешь быть просто мальчиком». Новинья почувствовала, что ее скорбь удвоилась. Ей надо отвести свой взгляд от Либо, посмотреть куда-нибудь…
Куда бы она ни посмотрела, везде встречала взгляд только одного человека, не смотревшего на Либо. Мужчина был очень высок, но очень молод — моложе нее, поняла она, так как знала его: он учился классом позже. Она как-то выступила против доны Кристы, защищая его. Маркос Рибейра — таково было его имя, но все звали его Маркао из-за его размеров. «Большой и тупой», — говорили они, обзывая его просто «Као» — пес. Она видела темный гнев в его глазах, и однажды она была свидетелем того, как он, раздраженный сверх меры, взорвался и ударил одного из своих мучителей. Его жертва больше года ходила с гипсом на плече.
Конечно, они обвинили Маркао в том, что он сделал это без всякого повода, — таким образом мучители всех времен сваливали все на жертву, особенно если та сопротивлялась. Но Новинья не принадлежала к группе детей — она была так же изолирована, как и Маркао, хотя и не столь беспомощна. Поэтому никакое чувство корпоративности не могло удержать ее от того, чтобы сказать правду. Она считала это частью ее подготовки к тому, чтобы Говорить за свинок. Маркао сам по себе ничего не значил для нее. Ей никогда не приходило в голову, что этот случай может иметь значение для него, что он может запомнить ее как человека, который в кои-то веки заступился за него в его постоянной войне с другими детьми. Она и не видела его, и не думала о нем все эти годы с тех пор, как стала ксенобиологом.
Теперь он был здесь, забрызганный грязью, с лицом более чем обычно грубым, с настойчивым взглядом, с мокрыми волосами, облепившими лицо и уши. Куда же он смотрит? Его глаза смотрели только на нее, даже при том, что она бессмысленно уставилась на него. «Почему ты смотришь на меня?» — безмолвно спросила она. «Потому что я голоден», — ответили его глаза. Но нет, нет, это был ее страх, видение свинок-убийц. «Маркао никто мне, и независимо от того, что он думает, я никто ему».
