— Американца, — ответил Конев тоном не мягче. — Я его увожу.
— Нет. Он нужен нам. Он нас обманул, — голос Конева стал спокойнее.
— Это ты так говоришь, — ответила Калныня. -----У меня есть приказ. Я должна посадить его на самолет и увидеть, как он взлетит. Ты его не получишь.
— Он нужен не мне, а стране.
— Говори, говори. Скажи, что он нужен Священной Матери России, и я рассмеюсь тебе в лицо.
— Этого я не скажу. Он нужен Советскому Союзу.
— Ты думаешь только о себе. Уйди с моей дороги.
Конев сделал несколько шагов и преградил им путь к автомобилю:
— Нет, ты не понимаешь, как важно, чтобы он остался. Поверь мне. Мой доклад уже в Москве.
— Не сомневаюсь и даже догадываюсь, у кого. Но этот старик ничего не сможет сделать. Он не посмеет и слова сказать в Президиуме, а если и посмеет, Альберт будет уже далеко.
— Нет, он не улетит.
Моррисон сказал:
— Я сам позабочусь о нем, Софья. Открой дверь машины.
Он слегка дрожал. Конев был не очень крупным мужчиной, но выглядел крепким и выносливым. Моррисон не считал себя удачливым гладиатором. Калныня подняла руку, повернув ее ладонью к Моррисону:
— Стой там, Альберт.
Она вновь обратилась к Коневу:
— Как ты собираешься остановить меня? У тебя есть оружие?
Конев удивился:
— Нет, конечно, нет. Это запрещено законом.
— Неужели? А вот у меня есть.
Она вытащила из кармана жакета маленький пистолет, почти полностью скрывшийся в ее ладони. Конев отшатнулся, его глаза расширились.
— Это станнер.
— Конечно, пострашнее, чем пистолет, не так ли? Я предполагала, что ты можешь вмешаться, поэтому я подготовилась.
— Это противозаконно.
— Тогда заяви обо мне, и я в свое оправдание сошлюсь на необходимость выполнить свои обязанности несмотря на твое преступное вмешательство. Пожалуй, я получу благодарность.
— Не получишь, Софья...
Он сделал шаг вперед. Она отступила,
— Не подходи. Я могу выстрелить даже сейчас. Помнишь, что с человеком делает станнер? Он взрывает твой мозг. Ты ведь так мне это объяснял? Ты потеряешь сознание и придешь в себя с частичной амнезией. Чтобы выздороветь, тебе потребуются часы, а может быть, и дни. Я даже слышала, что некоторые люди больше никогда не выздоравливали. Представь, что твой замечательный мозг никогда не восстановится.
— Софья... — повторил он.
Она произнесла сквозь сжатые губы:
— Ты называешь меня по имени? Почему? Последний раз ты сделал это, когда сказал: «Софья, мы больше никогда не будем разговаривать, никогда не будем смотреть друг на друга». Убирайся и держи свое слово, ты, жалкий...
(Она употребила русское слово, которое Моррисон не понял).
Конев в третий раз произнес побелевшими губами:
— Софья... Выслушай меня. Можешь считать, что каждое мое слово — ложь, но выслушай. Этот американец представляет собой смертельную угрозу Советскому Союзу. Если ты любишь свою страну...
— Я устала от любви. Что она сделала со мной?
— А что она сделала со мной? — прошептал Конев.
— Ты любишь только себя, — с горечью сказала Калныня.
— Нет. Ты постоянно повторяешь это, но это не так. Если я хоть сколько-нибудь уважаю себя, то потому, что только я могу спасти страну.
— Ты веришь в это? — изумилась Калныня. — Ты что, действительно веришь в это? Да ты сумасшедший.
— Нисколько. Я знаю, чего стою. И я никому не позволю удержать меня, даже тебе. Ради нашей страны и нашей работы я должен был расстаться с тобой. Я должен был расстаться с моим ребенком. Мне пришлось разорвать себя на две части и отбросить лучшую из них.
— Твоим ребенком? — переспросила Калныня. — Ты что, признаешь ответственность?
Конев опустил голову:
— Что я мог сделать? Ничто не должно было мешать работе. Я люблю тебя. Я всегда любил тебя. И я всегда знал, что это мой ребенок.
— Тебе так нужен Альберт?
Ее станнер не дрожал.
— Ты готов признать, что это твой ребенок, что ты любишь меня, я поверю, ради этого отдам тебе Альберта, а потом ты снова от всего откажешься? Как же мало ты меня знаешь!
Конев покачал головой:
— Как мне убедить тебя? Хорошо, если я сознательно отказался от всего, что имел, то я не могу рассчитывать получить все это назад, не так ли? Ну что ж, может быть, ты отдашь мне американца ради нашей страны? Позволь мне объяснить тебе всю необходимость в этом.
— Я не желаю слушать твои объяснения.
Калныня бросила взгляд на Моррисона:
— Ты слышишь его, Альберт? Ты не представляешь, с какой жестокостью он отшвырнул прочь меня и мою дочь. А теперь он ждет, что я поверю в то, что он всегда любил меня.
И тут Моррисон услышал свой голос:
— Это правда, Софья. Он любит тебя и всегда любил — отчаянно.
На мгновение Калныня застыла:
— Откуда ты знаешь, Альберт? Он и тебя обманул?
Конев взволнованно закричал:
— Он знает. Он сам признал это. Ты видишь? Он почувствовал это с помощью своего компьютера. Если ты позволишь мне все объяснить, ты все поймешь.
Калныня спросила:
— Это правда, Альберт? Ты подтверждаешь его слова?
Моррисон прикусил было язык, но глаза выдали его. Конев сказал:
— Моя любовь была неизменна, Софья. Я страдал так же, как и ты. Но отдай мне Альберта, и все будет кончено. У меня будет моя работа, ты и наш ребенок, чего бы мне это не стоило, и будь я проклят, если я не справлюсь.
На глазах Калныни появились слезы.
— Как я хочу поверить тебе, — прошептала она.
— Тогда поверь. Ведь он сказал тебе.
Двигаясь словно во сне, Калныня подошла к
Коневу. Моррисон крикнул: «Твой приказ...», — и кинулся на них. Но тут же чьи-то руки обхватили его, и кто-то сказал:
— Спокойнее, товарищ американец. Не надо нападать на советских граждан.
Это была Валерия Палерон. Калныня прижалась к Коневу, рука, сжимающая станнер, безвольно повисла.
Палерон сказала:
— Академик, доктор, мы слишком бросаемся здесь в глаза. Давайте вернемся в комнату. Проходите, товарищ американец, и ведите себя спокойно, не то я буду вынуждена причинить вам боль.
Конев поймал взгляд Моррисона и торжествующе улыбнулся. У него было все — любимая женщина, его ребенок и его американец. Моррисон видел, что его мечта о возвращении домой лопнула, как мыльный пузырь.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
ПОВОРОТ
«При настоящей победе нет проигравших».
Дежнев Старший.86.
Еще пятнадцать минут назад Моррисон думал, что больше никогда не увидит эту комнату в отеле. Он был на грани отчаяния, и его состояние было хуже, чем когда он остался один во внутриклеточном пространстве. Что толку? Снова и снова он повторял про себя эти слова. Он проиграл. Он всегда проигрывает. В течение многих часов ему казалось, что он нравится Софье Калныне, но ошибался. Он был всего лишь оружием в борьбе против Конева, и стоило тому только позвать, поманить ее пальцем, она вернулась к нему, и ей больше не нужны ни Моррисон, ни станнер. Он понуро взглянул на них. Они стояли в потоке солнечного света, льющегося из окна, он сидел в тени, так и должно быть. Они о чем-то шептались, настолько увлеченные друг другом, что Калныня, казалось, не осознавала, что все еще держит станнер. Моррисон хрипло окликнул их:
