– На память, – коротко сказал Семенов. – Ты оказался самым лучшим наследником Деда.
– Я старался, – простодушно ответил Гуревич. – Чтобы не было стыдно посмотреть ему в глаза, когда умру, и мы там встретимся.
* * *
Восемь лет назад они сидели у Гуревича на кухне, и плохо им обоим было невыносимо. Только по Гуревичу это было видно, а по «Семену» – прозвище для самых близких людей, – нет.
– Увольняешься?
Гуревич сник. Щуплый, мелкий, кажется, ткни пальцем – и раздавишь.
– Не знаю, – пролепетал он. – Не хочу, понимаешь? Но и с Мишкой не могу. Он царек. Михаил Великолепный. Я не могу с такими. Дед был человек. Человечище. С ним работаешь – и себя уважаешь. А Мишке не надо, чтобы с ним работали. Ему надо, чтобы подчинялись. «Слушаю и повинуюсь» ему надо. Не знаю, куда пойду. Куда угодно. Да хотя бы к Насте Коваленко. Ей даром не нужен мой уровень, но она – человек.
Семенов, по обыкновению, молчал. Гуревичу не нужен был интересный собеседник. Он и с зеркалом бы говорил, да только какой смысл болтать за жизнь с этим щуплым, мелким и очкастым, который живет в зеркале? Все равно ничего умного не присоветует. Уж лучше с мамой. Маразматики иной раз удивительные вещи сообщают.
– Хочешь, помогу? – спросил вдруг Семенов. Он Гошку жалел. И по-человечески, и как способного, но бестолкового парня.
– Как? – испугался Гуревич.
– Однокласснику позвоню. Ему нужны талантливые программисты.
– И зачем?
– Родине служить.
Гуревич прищурился, маленькое лицо окаменело, губы собрались в куриную гузку:
– Ну, я так и думал.
Семенов только приподнял бровь. Чуть-чуть.
– Ты кагэбэшник, – объявил Гуревич. – Я всегда это подозревал.
Семенов промолчал.
– Или как вас там сейчас называют? Госбезопасность, короче говоря. И не ври, что не так. Я еврей, у меня на вашу братию расово верное чутье!
Семенов мог бы посмеяться. Но зачем? Гуревич уже и сам задумался. Он вообще любил это дело – думать. В темно-карих, как старые пуговицы, глазах появился огонек.
– И я им нужен, да? Они ведь к евреям не очень… Правда, я талантливый, сам знаю. На самом деле нужен?
Семенов снова промолчал. На этот раз – выразительно. Гуревич воодушевился:
– Семен, послушай, а если… А можно… Слушай, есть гениальная идея. Давай, я буду иностранным шпионом!
Семенов аж крякнул. Мало, кому удавалось его удивить. Гошка сумел.
– Это еще зачем?
– Ну, чтоб меня на глазах у всех арестовали, надели наручники, засунули в «воронок»… – мечтательно сказал Гуревич.
– Как говорят англичане, лучше плохая репутация, чем никакой?
– Точно! Семен, я всю жизнь был никем. Пустое место. Я только последние годы, когда меня нашел Дед и поставил на «пятерку», что-то значу. Но этого никто не знает. Ну да, личный программист, и чего? Не личность, так, девайс для гения. А тут все поймут, каков я!
Семенов позволил себе усмешку. А что? Его коллеги любят розыгрыши и мистификации. Им идея понравится. Может, от нее и польза какая будет.
– Семен, – осторожно позвал Гуревич, – а Дед знал, кто ты?
– Конечно.
– Он не боялся?
– С какой стати? Я же не его разрабатывал.
– А кого?
– Вот дубина… Тех, кто пытался разрабатывать его!
– А-а, – успокоенно протянул Гуревич. Поерзал на стуле, потом вскочил: – Погоди. Раз такое дело… Погоди.
Убежал в комнату, тут же вернулся, принес заляпанный кофе ноутбук. Маленький «Асус». Положил его перед Семеновым бережно, как артефакт из гробницы фараона.
– Вот.
– И?..
Гуревич отвел взгляд. Тяжело вздохнул.
– Знаешь, я, наверное, преступник. Но я просто не смог.
Семенову чуть не изменило самообладание.
– Здесь все по «пятой», – сказал Гуревич, зачем-то отползая к двери. – Полностью. Никто не знал. Я маньяк. Я живым себя чувствовал только в Нанотехе, домой не хотел уходить. Потом догадался – и сделал копию всей документации. Вообще всей. Работал и в институте, и дома. Знаешь, как было здорово? Вот, – повторил он и на сантиметр подвинул ноут к Семенову. – Когда Дед приказал уничтожить документацию, мы с тобой на работе все снесли, я и не пикнул. А почему нет? Я же знал, что у меня есть дубликат. Я просто для потомства хотел сохранить. Вдруг через год конвенцию отменят? И что, все заново?!.. А тут еще и Деда не стало… А сейчас я понял, что дома это держать нельзя. Мало ли, вдруг твои ребята не возьмут меня. Тогда за меня возьмется Мишка. Вытрясет все, что помню. Я, если честно, пыток очень боюсь…
Семенов стерпел и это.
– Пусть у тебя побудет. В этих ваших подвалах Лубянки, архивах или еще где. Вы же все храните. У вас память о «пятерке» сохранится лучше, чем в банковском сейфе.
Семенов посмотрел на ноут, прикидывая размеры. Да поместится, чего там – тринадцать дюймов. И убрал его в сумку, впихнув между двумя номерами журнала «Оружие и боеприпасы».
Гуревич сразу успокоился. Сел обратно на табуретку.
– Дед. Я любил его. Я никого так не любил, как Деда. Его и наши вертолетики. Эти годы… как один день. И все насмарку, – убито закончил он. – Такая гениальная идея! Дед меня после работы подвозил иногда. И бывало, что конец рабочего дня, я прихожу к нему, и вдруг меня осеняет. И мы прямо тут же садимся, у меня ноут, у него ноут… Я этот его ноут как свои руки знал. Белая «сонька». Каждую наклейку знал. И клавиша «Т» блестит сильнее остальных. И мы садимся, у него на компе архив, я ему сразу загружаю свою идею, мы тут же проверяем… И знаешь, что главное? Он радовался. Он как ребенок радовался. А потом все снес. Я видел сам. Железной воли человек. Я думаю, он и умер потому что жить не захотел. Жить комфортно таким, как Мишка. А настоящие люди так не могут.
Что правда, то правда, думал Семенов. А все потому, что цели у них разные. Настоящие люди ищут жизни, а «мишки» – комфорта.
– «Пятерка»… Вертолетики… – Гуревич всхлипнул. – Я никому этого не говорил. Никому. Они совершенны. Я был настоящим человеком, когда писал для них прошивку. Знаешь, какой могла быть «пятая» на самом деле?! Я… Я ведь сначала другую прошивку написал. То есть, для будущей поточной серии я выкинул лишнее, сократил там, ну, ты понимаешь. А для опытной партии – все осталось. Только нужен усиленный рой, иначе не прошьешь на полную. Опытная партия… Она другая. Только не смейся. Мне в детстве так хотелось собаку, а мама не разрешила взять щенка. И я… – он сглотнул. – Я сделал такую собаку. Существо, которое будет служить человеку и никогда не предаст его. Я сделал такого бота, который станет не только лекарством – но и другом. Чтобы если «пятерку» загрузили ребенку, он никогда больше не чувствовал одиночества.
Семенов слушал молча. В лице не дрогнул ни один мускул.
