Как мошкара фонарный плафон, любопытствующие облепили большую красную машину. Кепка владельца иномарки мелькала в самой гуще толпы. Он оживленно о чем-то говорил, то и дело поглядывал на Анатолия и потрясал над головой журналом – сперва выброшенным, затем подобранным и свернутым в аккуратную трубочку – точно ценным трофеем. Словом, уж он-то получал несомненное удовольствие от происходящего. Собравшиеся задирали головы, по очереди указывали на Толика пальцами, несколько человек одновременно пытались что-то прокричать. До ушей Толика долетело только раскатистое «Па-арень!», хамоватое: «Эй, ты, с двенадцатого!» и даже задушевное «Слышь, брат!»
Раскатистому Толик кивнул, хамоватого брюзгливо поправил: «Я тебе не С двенадцатого, а пока еще НА двенадцатом», а задушевному подарил печальную улыбку. У него никогда не было ни братьев, ни сестер. К сожалению…
За здравие каждого из вновь прибывших Анатолий нацеживал себе по крошечному глотку разбавленного спиртом ацетона. Беспокоиться о собственном здоровье было глупо и поздно.
Сразу несколько товарищей из породы ответственных, отделившись от гомонящей толпы, деловито нарезали шагами кружочки и восьмерки по двору, прижимая к голове кто левую, кто правую руку. Вероятно, звонили куда-то по мобильному.
«Звоните, звоните, – тепло приветствовал их Толик, – сегодня какой-то вечер звонков! Слышите? Лю-уди! Вы слышите вечерний звон?»
Он сделал еще один микроглоток и всхлипнул, как будто в прозрачной бутылке с кое-как приклеенной этикеткой содержался не простой ацетон с привкусом водки, а концентрированный раствор жалости к себе.
Третий звоночек оказался телефонным. На самом деле это был скорее набат, вот только Галушкин догадался об этом слишком поздно.
Позвонила Клара. «Опять!» – присовокупил он мысленно, едва заслышав голос в трубке, и как окурок в пепельнице раздавил в душе шевельнувшееся было раскаяние. Ведь слово «опять» едва ли применимо к событиям, повторяющимся раз в месяц, а то и в полтора… Да, полтора! Именно столько прошло со дня их последнего свидания – на кухонном столе, в окружении банок с насекомыми. Пардон, конечно же, с пауками, насекомые здесь ни при чем.
Откуда же это раздражение? Кларин звонок не разбудил его, не вытащил из ванной, не отвлек ни от чего важного. Строго говоря, он и не мог отвлечь, поскольку Толик давно уже не занимался ничем важным. Если быть откровенным до конца, то с тех пор, как Анатолий прочел слово «Реинкарнатор» на первой странице глянцевой обложки, заглянул внутрь и наугад выхватил взглядом несколько абзацев – с тех самых пор он не написал ни слова. Хотя часами сидел перед белым экраном, писал на нем заведомую бессмыслицу вроде «Что-нибудь это вам не кое-что!» или «Тридцать пятый год своей жизни R2D2 встретил в пути» в надежде, что со временем ее заменит нормальный текст. Тщетно! Пять раз на полном серьезе бился головой о батарею, трижды – об угол кровати, а телевизионному пульту хватило и одного удара в середину Толикова лба, чтобы разлететься на мелкие части. Бессмысленно, осознавал он с тупым отчаянием, все бессмысленно.
Итак, с писательством Анатолий завязал – временно, как он сам себя успокаивал. Зато взамен утраченному вдохновению приобрел приятную привычку выпивать первые две банки пива прямо с утра, не вставая с постели. Для этой цели еще с вечера он выкладывал на прикроватный столик окольцованную пластиком упаковку. Вторую пару банок он опорожнял за завтраком, третью – в ожидании обеда. После этого скоротать остаток дня уже не представляло для него проблемы.
Звонок Кукушкиной раздался в тот момент, когда Толик, лежа на спине и вяло теребя в руках кое-как склеенный пульт от телевизора, приканчивал вторую за этот день банку и с любопытством ожидал момента, когда малая нужда сподвигнет его покинуть кровать.
– Привет, – сказала Клара спокойно, почти равнодушно. – Тебе дети не нужны?
– Паучьи? – почему-то первым делом предположил Толик.
– Нет, человеческие.
– Зачем? – изумился он.
– Вот и я думаю, незачем. Ладно, звони… – и в правом ухе Толика часто загудело.
«Вот дура! – с раздражением подумал он. – Чего хотела?» – и, примеряясь, легонько приложился колбу телефонной трубкой. Набитая о батарею шишка привычно отозвалась тупой болью.
О том, чего хотела Клара, Анатолий узнал только через неделю, когда она не появилась на очередном собрании группы.
Сам Толик продолжал ходить на ежемесячные щукинские посиделки – по привычке. К тому же, там кормили. Он уже не чувствовал себя здесь своим, полноценным членом коллектива единомышленников, и никого особенно не хотел видеть. Разве что П…шкина, простодушного и наивного трубореалиста, чей незамысловатый треп помогал Толику на время позабыть о собственных проблемах.
Разумеется, он давно уже знал полную фамилию Евгения, но про себя предпочитал по-старому именовать его П…шкиным. «П…шкин» звучало как сдержанный выдох из-под нижней губы. Женя оказался довольно милым собеседником, особенно когда чуть-чуть выпьет. Но именно чуть-чуть. Да и писанина его Толику в целом нравилась. Трубореализм он воспринимал как компромисс между филипдиковским киберпанком и откровенной коровинщиной.
В тот день Толик традиционно занял место за банкетным столом рядом с П…шкиным, подальше от ставшего фирменным блюда – грандиозного сооружения из крема и глазури, присыпанного крупнозернистой серой пудрой. От кого-то Толик услышал, что блюдо называется «архатом». («Архат-улкум» – немедленно переспросил он.) Неизвестный кулинар всякий раз придавал своему творению новую форму, питая явный интерес к истории человечества. Из его необъятной духовки последовательно выходили то римский Колизей, то пагода буддийского храма, то еще какая-нибудь засахаренная древность. В последний раз над столом возвышалась египетская пирамида, не сказать чтобы сильно уменьшенная. Но ни в каком виде архат не привлекал Толика. Памятуя о своем давнем позоре, о том, как разрушила все его романтические планы единственная ложка черно-бело-серой субстанции, приторной даже на вид, он не мог представить без содрогания, как запихивает в собственный рот даже самый крошечный кусочек.
В Евгении Толик обнаружил родственную душу, по крайней мере, по части неприятия сладкого. «Худею», – просто ответил тот на вопрос Толика: «Ну а ты почему?» Галушкин понимающе кивнул. Худеть, заметил он, это любимое занятие всех полноватых, полных, переполненных и прочих моральных красавцев. Женя рассмеялся в ответ, нисколько не обидевшись.
Когда после третьей рюмки («За тех, кто не с нами!») Толик мимоходом справился насчет Кукушкиной, Пушкин исподлобья вытаращил на него свои телячьи глаза и недоверчиво спросил:
