двух сторон. Он встряхнулся и возмутился: — Это же правильно!
— Да! — продолжала Ынгу. — Они взяли рыбный клей и сыромятные ремни, и сделали из каждых четырёх копий одно, это стало гордо, а если ты будешь перебивать, то сам и расскажешь дальше!
— Лучше я, — сказал Хэдртэ. — Они пошли к священной скале с аркой во имя сердца Хэталь, чтобы Хэталь благословила оружие. Но не смогли пройти под ней. Копья мешали.
— Один из них посоветовал другим нагнуться, — подсказал Росчэ.
— Но это было не гордо! — хихикая, выдали девочки хором.
— А по-другому копья никак не проходили, — уточнила Ынгу.
— За этим наблюдал парень из другого клана, — продолжал Хэдртэ невозмутимо.
— Лысый парень из другого клана, — поправила Ынгу.
Шедмята рассмеялись, а я подумала: ага, ребёнок, которому полагается быть умнее взрослых. Я угадала.
— Да, лысый, — поправился Хэдртэ. — Он посмотрел и сказал, что всё можно решить моментально: взял у одного из храбрецов копьё, опустил наконечником вниз и протащил под аркой по земле.
— Но это было не гордо! — в восторге пискнула Юти. — Не гордо и слишком просто!
— И храбрецы сказали парню, что этот способ не годится — есть получше: надо выкопать под аркой яму поглубже, — с серьёзной миной закончил Хэдртэ. — Это будет и гордо, и внушительно.
Они веселились, рассказывая. Им приятно было вспоминать, и мне было понятно, почему: фольклор — кусок дома, даже кусок души, наверное. А я вдруг поняла, что эту несчастную куклу топтали вовсе не со злости.
Кому-то назло её топтали. Кого-то тут держали под стволами боевого оружия — и топтали эту куклу. Может, обещали в это время, что и с живыми бельками будет так же. Кого-то допрашивали здесь.
Может, всё это — мои дурацкие фантазии.
Но мне это так ярко представилось, что захотелось сжать кулаки. Я думала о журналистах, которые ухитрялись писать то же самое, что и я, с фронта — что они были абсолютно правы перед Родиной, даже если писали самую пошлую слащавую ложь, а я, похоже, уже готова предать… если даже не предала. Потому что мне хочется орать на весь эфир про эту куклу и про детей, которые рассказывают смешные сказочки в месте, где убивали…
И я мысленно врезала себе по лицу. Изо всех сил.
И сказала:
— А знаете, что? У нас на Земле тоже есть такой клан. Клан как будто бы с острова Гехю. Я тоже знаю сказку про них.
Шедмята на меня уставились поражённо. А я фыркнула, как можно более похоже:
— Эти храбрецы тоже ходили в вечную мерзлоту добывать клыкобоя… Клыкобой — это ж с вот такими громадными бивнями зверь, да? Здоровенный зверь — и вот такие зубищи?
Они улыбались и складывали ладошки, а меня несло:
— И вот храбрецы убили клыкобоя и взялись его тащить домой. Схватили за задние лапы — за ласты, у него же ласты, правда? — и поволокли по льду. И пели при этом песню: «Мы великие охотники, добыли клыкобоя и несём его домой. А дом всё ближе и ближе!»
— Хорошее начало, — сказала Ынгу, а её друзья смотрели на меня с интересом.
— Им было очень тяжело, — сказала я, — потому что бивни этого зверя пахали снег…
— Пахали? — переспросила Юти тихонечко — по-русски, будто на языках Шеда вообще этого слова нет. Неожиданно.
— Ну, воткнулись в снег и скребли по нему, и цеплялись за все неровности. Но храбрецов это не останавливало… и тут их увидел…
— Лысый парень? — подхватил Сэнра, смеясь.
— Нет, — сказала я. — У нас на Земле даже у самых маленьких детей растут волосы на голове. — Но всё равно, что лысый. Маленький мальчик. И он сказал: «Было бы легче, если взяться за клыки».
— Они послушались? — спросил Хэдртэ насмешливо.
— Да! — сказала я. — Им стало гораздо легче! И они радостно запели песню: «Мы умные охотники, добыли клыкобоя и несём его домой. А дом всё дальше и дальше!»
И была мгновенная пауза, пока шедмята осознавали, что услышали — и взрыв хохота. Они смеялись совсем как наши дети, и глаза у них блестели, и на лицах появился, я бы сказала, румянец: синеватые такие тени.
Никто и никогда бы не стал так хохотать в обществе врага.
Они думали, что я им не враг.
А я думала, что мои глупость и неосведомлённость меня от ответственности не избавят. И никого не избавят.
И что мне будет очень тяжело говорить правду, потому что единожды солгав — кто тебе поверит. И что очень может быть, что десять ближайших лет мне будут плевать в лицо на улицах.
И что Юлька был, похоже, единственным моим достоверным источником, но ему-то я и не верила, потому что он казался мне ужасно пристрастным. А ещё — ведь не укладывается в голове, что прав может быть ОДИН, а все остальные, с фактами, свидетелями, ВИДголами и записями могут дружно лгать. Издалека всё кажется таким очевидным… а вблизи рассыпается на нестерпимые осколки…
Вот тут-то и влетела к нам в спальню для бельков взъерошенная девочка в ожерелье из ракушек. И выпалила:
— Бежим на побережье, там катер!
Конечно, мы побежали.
Но не успели. Вернее, дети успели, они увидели всё, что хотели. А я — нет, я только пронаблюдала, как катер отчаливает от пристани, приподнимается над поверхностью воды, на силовом поле или ещё как — и стремительно удаляется, оставив за собой две белых пенных струи.
На пирсе стояли Алесь, Бэрей, маленькая Аня и Рубен. Я спросила у них:
— А Юлька?
И Рубен махнул в море рукой.
У меня сердце стукнуло так, что стало больно. Не столько из-за того, что я опоздала или боюсь за него, сколько от какого-то мучительного предчувствия. И я слушала про таинственный остров и засекреченную программу как-то вполуха.
Только следила за уровнем записи.
Надеялась, что потом пересмотрю и смонтирую. Сейчас писать выборочно у меня не было сил. Я была как горящий дом: во мне все несущие конструкции ломались и рушились. Но я уже себя не жалела. Я уже решила, что я должна сделать.
В ВИД-ФЕДе я, конечно, тоже буду одна. Совсем одна. Одна буду говорить то, что все остальные дружно опровергнут с фактами в руках. Я нарушу профессиональную дисциплину — хуже, чем с тем роликом… хотя и за тот ролик шеф орал — аж зашёлся. А ещё я нарушу закон. Наверняка это всё — военная тайна.
Но правда — это инстинкт.
Если ты получила новую информацию — её необходимо донести, иначе грош тебе
