подразумеваете репортаж с Океана? Что-нибудь о следах наших доблестных побед и о том месте, где полыхнул конфликт?
Мне не хотелось улыбаться в ответ, и я отпила кофе.
— На место, где полыхнуло, я бы хотела посмотреть, — сказала я, чуть поразмыслив. — А вот о доблестных победах уже узнала кое-что новое.
Мне не хотелось делать никаких особых акцентов, но Андрей уловил что-то в моём тоне.
— Вы поменяли отношение к нашей армии?
— Мне кажется, — сказала я очень медленно, продумывая слова, — многое из того, что тут было… действия нашей армии… оказались далековаты от гуманизма.
— Война, — дёрнул плечом Андрей.
— Всё спишет?
— А вы считаете, что гуманизм, то есть признание абсолютной ценности человеческой личности, распространяется и на нечеловеческих существ? — спросил Андрей чуть удивлённо.
— А вы, значит, не считаете… — я тоже удивилась. — Надо же. А я думала, что КомКон…
— Заточен на понимание чужаков, — улыбнулся Андрей. — Но одно дело — понимать чужих, а другое — сознавать, в чём заключаются приоритеты человечества. Я понимаю, о чём вы сейчас думаете, милая Верочка. Вы очень талантливы и очень чувствительны. Вам страшно и жалко, так?
— Да, — сказала я, взглянув ему в лицо.
Лицо было лучезарно и непроницаемо.
— Настолько, что вы готовы пожалеть о ваших собственных словах в Космопорту?
— Да, — сказала я. — Пожалуй.
— Я так и думал, — сказал Андрей таким тоном, будто разговаривал с маленькой девочкой. — Ваша работа, дорогая Верочка, у вас самой создала идеализированные представления о войне. Я вас хорошо понимаю: шедми, оставшиеся без дома, кажутся неприкаянными и несчастными, а их дети… да что говорить! Но — простите меня, вы ведь сами очень много сделали для того, чтобы вот такими же неприкаянными и несчастными не остались наши дети. Война — дело обоюдное. Не хотите после Океана посетить какую-нибудь нашу колонию? С остатками станционных построек — после атаки шедми?
— Нет, — сказала я. — Мы победили.
— Поэтому вы готовы забыть наши потери?
— Не могу их сравнивать, — сказала я.
Я растерялась. Он что, так уговаривает меня не записывать репортаж об Океане? Интересно, зачем ему нужно моё молчание? О моей безопасности заботится? Или у него какие-нибудь другие резоны?
— Да, — продолжал Андрей, — мы победили. Но это же не значит, что наших павших нужно забыть! Что у нас за манера — безоглядно радоваться, а то и жалеть побеждённых, когда наши мёртвые ещё не все похоронены…
— Вы работаете на Оборону, Андрей? — спросила я нежно. И поправила на камере уровень записи.
Как его торкнуло! Он аж изменился в лице, бедняга.
— Вы пишете разговор?!
— Дорогой Андрей, — сказала я, улыбаясь, — я тут всё пишу. У меня память камеры — восемьсот часов непрерывной записи. Я всегда так работаю: сперва пишу всё подряд в интервью, а потом монтирую.
И тут у него в глазах мелькнуло что-то такое, что меня испугало. По-настоящему испугало. Настолько, что я здраво прикинула: если шевельнётся — швырну в него кофеваркой и бегу отсюда!
Но Андрей просто восхитительно взял себя в руки.
— Я всего лишь хотел вас предостеречь, — сказал он. — Не надо вам везти эту запись на Землю. Она может оказаться концом вашей карьеры.
— Моей карьеры как политического обозревателя и военного комментатора, — сказала я. — Но началом другой карьеры… впрочем, я, конечно, хорошо обдумаю ваши слова.
— Верочка, — сказал Андрей вкрадчиво, — а что, если я попрошу вас отдать камеру мне?
Я улыбнулась так гадко, как только смогла:
— Простите, а вы хороший микрохирург? Эта игрушка у меня дублируется камерой за зрачком, как у ваших коллег… Ох, дурочка, зачем же я это сказала! Надо было просто отдать вам девайс, чтобы вы успокоились! — и рассмеялась.
Я видела, что он купился, но всё равно было страшно до ватных ног. И огромный камень свалился с моей души, когда я услышала в отсеке шаги мужчины.
— Кто здесь?! — весело крикнула я. — Идите сюда, мы кофе пьём, осталось ещё на пару чашек!
Вошёл Алесь со своей ослепительной улыбкой — и Андрей очень качественно обыграл собственную крайнюю досаду:
— Ну вот, ты сорвал мне интервью!
— Как вам не стыдно, Андрей, — сказала я укоризненно. — Мы не должны жалеть кофе для тех, кто работает на холодном ветру! — и налила чашку. — Лучше расскажите коллеге, что вам сказал Майоров. Мне тоже интересно.
Но этот фокус у меня не получился: Андрей очень ловко меня выставил:
— Нет уж, Верочка! Вы пишете всё на камеру, а в нашей информации для служебного пользования могут оказаться какие-нибудь неудобные для зрителей места.
— Ну и ладно! — фыркнула я, как шедми. — Давайте, ущемляйте СМИ, давите свободу слова! — и выскочила за дверь.
И улетела на пляж, где было много шедми и людей. Сердце у меня колотилось, будто я взбежала по крутой лестнице на сотый этаж.
Мне очень надо было это рассказать! Компетентному человеку рассказать, который знает, что делать с такой информацией! Но я не могла себе даже представить, кому! Кому?!
Алесь был занят. Лучше всего — Алесю. Нет, лучше всего — Юльке, но Юлька уплыл на катере с шедми. А всех остальных я знала очень плохо.
Белла — кажется, приятельница Андрея. Может, они заодно.
Рубен… кто его знает, какой-то он несерьёзный и вечно взъерошенный.
Ани… Может, какой-нибудь из Ань — это разумно. Но мне почему-то не хотелось.
Всех остальных я вообще не рассматривала: мало данных.
И тут меня осенило.
Я вернулась на пляж, чтобы выяснить у шедмят, где Бэрей. Он — важная персона для здешних, дипломат, всё такое. С ним любят разговаривать Алесь, Юлька и даже Бердин.
Но чёртов шедми, оказывается, что-то делал в затопленных секторах. С ним были Гэмли и Хао, шедмийка со станции. То есть они оказались там, где их было вообще не достать.
И я разыскала Хэдртэ.
Он удивился, когда я его окликнула. Они с Росчэ у самого берега вычищали большой вмурованный в камень котёл над чем-то вроде мангала и, наверное, думали, что важнее и дел нет.
— Командир, — спросила я, — ты ведь умеешь нырять?
Он усмехнулся, хлопнул в ладоши.
— Пожалуйста, приведи мне Бэрея, — сказала я. — Очень важно. Очень-очень. А я не умею плавать в такой холодной воде.
И всё! Дело техники! Десять минут — и мы с Бэреем уже разговариваем в разрушенном корпусе станции, рядом со спуском в воду.
Он был голый, мокрый и холодный. Но это уже не имело значения: я его не боялась, я боялась другого. Не шедми.
— Я пришёл, — сказал он. — Ты хотела говорить.
— Бэрей, — сказала я, — не доверяй Андрею. Может, мне
