Глазков повернулся к столу и придвинул к себе стопку книг — сочинения Карла Маркса, Энгельса, Ленина.
— Вот кто ее создал, Яков, — сказал он. — Величайшие мыслители нашей эпохи. Существует диалектический материализм, наша коммунистическая теория познания. Она-то и помогает найти кратчайший путь к любому открытию.
Яша зачарованными глазами смотрел на книги. Слова Марка Захаровича были для него необыкновенным откровением.
— Могу я попросить у вас почитать эти книги? — спросил Яша.
— Я и сам хотел предложить их тебе. Но не все сразу, разумеется. Попробуй разобраться сначала вот в этом.
Марк Захарович встал, подошел к полкам и откуда-то с самого края извлек тоненькую брошюрку.
— «О диалектическом и историческом материализме», — прочел Яков. — Философия, да?
— Философия. — Глазков утвердительно наклонил голову. — А тебя что, пугает это слово?
— Не знаю. Я ведь собираюсь решать технические проблемы, а философией занимаются…
— Кто?
— Ну… философы.
— Так было, Яков. Да и то в далекие времена. В нашей стране каждый ученый должен быть философом. Но… к этому вопросу мы с тобой, вероятно, вернемся позже, когда ты прочтешь кое-что. Я бы не решился посвящать тебя в диалектику, если бы ты не ушел так далеко. Дальше без диалектики тебе будет очень трудно. Вот ты рассказывал мне о тупике, в который будто забрел. В твоих словах звучит сомнение. Ты так и не знаешь, удастся ли тебе выбраться из этого тупика. А тупика-то вовсе и нет и не было! Это мираж, Яков, это еще твоя наивность и неопытность, и прежде всего в том, что ты называешь философией. Ты, друг мой, продолжаешь идти вперед, только вдруг перестал замечать свое движение. Собственно, что тебя смутило? В своем стремлении в небесный мир, то есть в неизмеримо большое, ты неожиданно для себя забрел в мир атома, в неизмеримо малое. А наша диалектика как раз утверждает неразрывную связь между большим и малым, она учит понимать великое единство природы. Человек, постигший диалектику, не знает никаких тупиков. Так-то…
— Диалектика… — Яков вслушался в это звучное слово. Само по себе оно ничего уму не говорило. Юноша вопросительно посмотрел на Марка Захаровича.
— Это слово пришло к нам из древности, но суть не в дословном его переводе, а в том, какой внутренний смысл в нем таится. Подойдем к окну, Яков.
Окно выходило на центральную улицу поселка, и из него хорошо было видно стройку Дворца культуры. Сквозь строительные леса уже просвечивал светло-серый слой штукатурки, белели оконные рамы. На крыше поблескивали свежие листы железа…
— Подвигается стройка, — сказал Марк Захарович.
— Ого, еще как! — подхватил Яков. — Там добрая половина комбината работает.
— Но ведь идет война. До Дворца ли нам, Яков?
На комбинате это возражение высказывали многие, и никто так яро не выступал против него, как Глазков.
— Ну и что же, что война? — удивился Яков. — Нас и на Дворец хватает.
— Ага! Вот ты, сам того не подозревая, и заговорил языком диалектики. Правильно, Яков, народ свои силы чувствует, уверенность в том, что их и на победу над фашизмом достанет, и на строительство дворцов. Не будь такой уверенности, никому бы в голову не пришло заниматься дворцами. Теперь скажи мне: кто принес народу эту уверенность?
— Партия.
— Правильно. Но откуда сама партия почерпнула ее? Из диалектики, Яков. Из познания объективных законов развития природы и общества, законов, которые существуют и действуют независимо от воли людей. Законы эти говорят о том, что в борьбе нового со старым новое неодолимо. Новое, молодое — это мы, наша Родина.
Яков задумчиво глядел на стройку Дворца, словно видел ее впервые. Отсюда, с высоты четвертого этажа, она открылась перед ним вся в беспорядочном нагромождении штабелей леса, гор, кирпича, куч мусора, в движении людей и машин. Строительство шло так, будто не было войны и где-то в ожесточенных сражениях не решался вопрос: кто кого?
Выйдя от Глазкова, он засунул руки в карманы и, расставив ноги, долго стоял неподвижным. В душе нарастала новая тревога. Значит, до сих пор он, Яков, рисковал пройти мимо чего-то необходимого для него как будущего ученого. И это в тот момент, когда он считал себя способным своротить горы!
Остывающее после знойного дня небо подергивалось серовато-оранжевой шлаковой пленкой, на которой тут и там плавали пепельные комки облаков. Вздохнув, Яков медленно зашагал вдоль тротуара.
Читать брошюрку он начал еще сидя в трамвае. Яша сначала перелистал ее: хотелось прежде получить хотя бы отдаленное представление о содержании предмета. Даже отрывочные строки заинтересовали его. Придя домой, Яша сел за брошюру уже по-настоящему. На прочтение тридцати четырех страниц ушло немногим более часа. Но в этих немногих страницах содержался целый океан мыслей, Яша оказался неопытным пловцом — многого он не понял. Самую значимость он только угадывал. Лишь подсознательно Яша улавливал, что за этим океаном перед ним по-настоящему может открыться тот небесный мир, в который он стремился.
Возвращая брошюрку, Яша ничего не сказал Глазкову, а тот решил, что расспрашивать еще преждевременно. Нужно было дать поразмыслить Якову.
— А теперь прочти вот это.
Глазков подал Яше «Происхождение семьи, частной собственности и государства».
— Энгельс? — сказал Яша. — Хорошо, прочту.
Книга оказалась интересной, она была как бы продолжением недавно прочтенной брошюрки. Теперь он узнал такие вещи, над которыми еще не задумывался.
Затем Глазков предложил Яше «Диалектику природы», тоже Энгельса. Это оказалось труднее, но зато ближе Яше. Он не стал читать сплошь, да и Глазков не советовал. Яша прочел о диалектике, основных формах движения, об астрономии и о роли труда в процессе превращения обезьяны в человека.
Последний раздел произвел на юношу особенно сильное впечатление. Прочтя его, Яша крепко задумался.
Труд создал человека!
…Много тысячелетий назад наш предок покинул ветви исполинских деревьев. Его передние конечности освободились для труда и стали руками.
От первого каменного топора к современным промышленным комбинатам лежит трудный и кровавый путь, проделанный человечеством. Сначала это была борьба только с природой. Но по мере того как накапливались богатства, созданные руками и разумом человека, зарождалась другая борьба — с себе подобными, присваивающими чужой труд.
Тяжелой поступью проходили века. Спартак потрясал здание Римской империи. Страшнее извержений Везувия были извержения народного гнева…
