«И это так, — подумала Вэлентайн. — Я действительно меняюсь как личность, от книги к книге, потому что каждый новый мир изменяет меня, даже когда я пишу историю этого мира. И особенно этот мир».
Она недолюбливала самонадеянность лютеранского образа мыслей, особенно его кальвинистской ветви, — казалось, они знают ответ на любой вопрос еще до того, как он произнесен. Поэтому она задумала отправиться с группой избранных студентов на один из Летних островов весной, когда скрика шла на нерест, а у халькигов начинался брачный сезон. Идея была в том, чтобы разрушить заплесневелые интеллектуальные догмы, неизбежно появляющиеся в любом университете. Студенты будут есть только хаврегрин, растущий в укромных долинах, и халькигов, если у них хватит хладнокровия и хитрости добыть их. Когда их хлеб насущный будет зависеть от их усилий, их представление о существенном и несущественном в истории должно измениться.
Университет неохотно дал разрешение; она за свой счет наняла судно у Якта, который к тому времени возглавил одну из семей, занимающихся промыслом скрики. Он относился к университетским людям с презрением истинного моряка и называл их в лицо скрэддерами, а за глаза еще хуже. Он сказал Вэлентайн, что вернется через неделю, чтобы спасти ее голодающих студентов. Но она и ее «отверженные», как они себя назвали, продержались весь срок и даже преуспели, построив нечто вроде деревни и наслаждаясь приливом созидательных, раскованных мыслей, что по возвращении дало заметный всплеск глубоких публикаций.
Самым очевидным успехом Вэлентайн в Рейкьявике стало то, что сотни желающих претендовали на двадцать мест в каждом из трех походов этого лета. Однако важнее всего для нее был Якт. Он был не особенно образован, но очень хорошо знал все, что касалось непосредственно жизни Тронхейма. Он мог без карты проплыть добрую половину экваториальных морей. Он знал пути дрейфа айсбергов и толщину плавучих льдов. Он угадывал, где скрика соберется для своих танцев, и умел расположить своих охотников так, чтобы не спугнуть ее, когда она выпрыгивает на берег. Погода не могла застать его врасплох, и Вэлентайн пришла к выводу, что для него не бывает непредвиденных ситуаций.
Кроме нее. И когда лютеранский — но не кальвинистский — священник обвенчал их, они оба казались скорее удивленными, чем счастливыми. И все-таки они были счастливы. В первый раз после расставания с Землей она почувствовала себя спокойно, в мирной, домашней обстановке. Вот почему внутри нее рос ребенок. Странствия закончились. И она была так благодарна Эндеру, что он понял, это, что он осознал, что Тронхейм — это конец трехтысячелетней одиссеи, конец карьеры Демосфена; словно исхекса, она смогла пустить корни во льду этого мира, получила жизненные соки, которых не было в почве других миров.
Ребенок сильно толкнулся в животе, отвлекая ее от мечтаний; она оглянулась и увидела Эндера, идущего к ней по пристани с рюкзаком на плече. Она сразу поняла, зачем он взял с собой вещи: должно быть он собирается идти в поход. Она прикинула, радоваться этому или нет. Эндер был тихим и ненавязчивым попутчиком, но он был не в состоянии скрыть свое блестящее знание человеческой натуры. Средние студенты не заметили бы этого, но лучшие из них, от которых она ждала оригинальных мыслей, неизбежно поддались бы его скрытому, но мощному влиянию. Результат был бы впечатляющим, она не сомневалась в этом — в конце концов, она была многим обязана его проницательности в течение многих лет — но это была бы заслуга Эндера, а не студентов. До некоторой степени это нарушило бы ее планы.
Но она не откажет ему, если он попросит ее взять его с собой. Честно говоря, она очень хотела бы поехать с ним. Полюбив Якта, она утратила постоянную близость между нею и Эндером, бывшую между ними до ее замужества. Пройдут годы, прежде чем они с Яктом достигнут такой степени слияния, какая была у них с братом. Якт тоже знал об этом, и это причиняло ему боль: муж не должен бороться со своим шурином за преданность жены.
— Привет, Вэл, — сказал Эндер.
— Привет, Эндер. — На причале они были одни — никто не мог их услышать, поэтому она могла воспользоваться детским прозвищем, невзирая на то, что остальное человечество превратило его в эпитет.
— Что будешь делать, если зайка решит выпрыгнуть во время похода?
— Ее папа поймает ее в сеть, как скрику, я спою ей глупые скандинавские песни, а у студентов внезапно появятся глубокие мысли о воздействии репродуктивных императивов на историю.
Они немного посмеялись, и вдруг Вэлентайн пронзила безотчетная мысль о том, что Эндер не собирается ехать с ней, что он собрал свои вещи и покидает Тронхейм, что он пришел не позвать ее с собой, а проститься. Непрошеные слезы навернулись на глаза; нахлынула опустошающая тоска. Он подошел и обнял ее, как делал это много раз в прошлом; на сей раз, однако, из-за ее живота объятие получилось неуклюжим.
— Я думала, что ты собираешься остаться, — прошептала она. — Ты ведь отклонил все приглашения.
— Пришло одно, от которого я не смог отказаться.
— Я могла бы родить ребенка в походе, но не на другой планете.
Как она и догадывалась, Эндер не собирался брать ее с собой.
— Она будет потрясающей блондинкой, — сказал Эндер, — и будет там чувствовать себя не в своей тарелке. Там в основном живут чернокожие бразильцы.
Итак, Лузитания. Вэлентайн сразу поняла причину поездки — известие об убийстве свинками ксенолога стало уже всеобщим достоянием, широко распространившись вечером по всему Рейкьявику.
— Ты сошел с ума.
— Не думаю.
— Ты знаешь, что произойдет, если люди узнают, что тот самый Эндер приезжает на планету свинок? Они распнут тебя!
— На самом деле они распяли бы меня и здесь, если бы кто-нибудь, кроме тебя, знал, кто я. Обещай никому не говорить.
— Чем ты можешь помочь там? Когда ты прибудешь, он будет мертв уже десятилетия.
— Предметы моих исследований обычно давно остыли, когда я приезжаю Говорить о них. Это основной недостаток бродяжьего образа жизни.
— Я не думала, что опять потеряю тебя.
— Но я знаю, что мы потеряли друг друга в тот день, когда ты полюбила Якта.
— Но ты мог бы сказать мне! Я бы не сделала этого!
— Поэтому я и не сказал. К тому же это не так, Вэл. Ты бы все равно это сделала, и я этого хотел. Ты никогда не была такой счастливой, — он обнял ее за талию. — Род Виггинов требует продолжения. Надеюсь, что у тебя их будет еще много.
— Считается неприличным иметь больше четырех, больше пяти — уже жадность, больше шести — варварство.
Она шутила, но в то же время пыталась решить, как быть с походом — отпустить студентов одних, отменить поход или отложить до отъезда Эндера?
Но Эндер оставил вопрос открытым.
— Как ты думаешь, твой муж даст мне корабль? Я хочу к утру добраться до космодрома, чтобы отправиться к звездолету.
Его поспешность ранила ее.
— Если бы тебе не нужен был корабль Якта, ты просто оставил бы мне записку в компьютере?
— Я принял решение пять минут назад и сразу пришел к тебе.
— Но ты уже заказал билет, значит, ты готовился!
— Нет, я просто купил звездолет.
— Почему ты так спешишь? Дорога займет десятилетия…
— Двадцать два года.
— Двадцать два года! Что тебе дадут несколько дней? Разве ты не можешь подождать еще месяц, до рождения ребенка.
— Через месяц, Вэл, мне может не хватить духу оставить тебя.
— Тогда не уезжай! Что тебе эти свинки? Баггеры тоже были раманами, и этого хватит для одного человека. Оставайся, женись; ты открыл миры для колонизации, Эндер, теперь оставайся здесь и пожинай плоды своего труда.
— У тебя есть Якт. У меня — несносные студенты, пытающиеся обратить меня в кальвинизм. Мой труд еще не окончен, а Тронхейм — не мой дом.
Вэлентайн восприняла его слова как обвинение: ты укоренилась здесь, не подумав о том, смогу ли я жить на этой почве. «Но это не моя вина, — хотела сказать она, — ведь это ты уезжаешь, а не я».
— Помнишь, как это было, — сказала она, — когда мы оставили Питера на Земле и отправились в многолетнее путешествие в нашу первую колонию, которой ты управлял? Он все равно что умер для нас. Когда мы долетели туда, он был уже стар, а мы — все еще молоды; помнишь, мы говорили по ансиблу с ним, он уже стал древним старцем, облеченным властью Гегемоном, легендарным Локком — кем угодно, только не нашим братом.
— Насколько я помню, так было лучше, — Эндер пытался представить вещи в менее мрачном свете.
Но Вэлентайн превратно истолковала его слова.
— Думаешь, я тоже стану лучше через двадцать лет?
— Думаю, что буду горевать по тебе больше, чем если бы ты умерла.
— Нет, Эндер, я все равно что умру для тебя, и ты будешь знать, что именно ты убил меня.
