— Насколько я помню, так было лучше, — Эндер пытался представить вещи в менее мрачном свете.
Но Вэлентайн превратно истолковала его слова.
— Думаешь, я тоже стану лучше через двадцать лет?
— Думаю, что буду горевать по тебе больше, чем если бы ты умерла.
— Нет, Эндер, я все равно что умру для тебя, и ты будешь знать, что именно ты убил меня.
Он вздрогнул.
— Ты ведь так не считаешь.
— Я не буду писать тебе. Зачем? Для тебя пройдет всего одна-две недели. Ты только прилетишь на Лузитанию, а в компьютере уже будут письма, написанные в течение двадцати лет человеком, которого ты покинул неделю назад. Первые пять лет для меня будут пронизаны горем, болью утраты, одиночеством от невозможности поговорить с тобой…
— Твой муж — Якт, а не я.
— И потом, что бы я написала? Маленькие умненькие, полные новостей письма о ребенке? Ей будет пять, шесть, десять, двадцать лет, она выйдет замуж, а ты даже не будешь знать ее, не будешь переживать за нее.
— Я буду переживать.
— У тебя не будет возможности. Я не буду писать тебе до самой старости, Эндер. Пока ты не приедешь в Лузитанию, потом в другое место, поглощая десятилетия. Тогда я пошлю тебе мои мемуары, с посвящением — «Эндрю, моему любимому брату». Я с радостью сопровождала тебя в путешествиях по двум десяткам миров, а ты не смог остаться даже на две недели, когда я попросила тебя.
— Послушай себя, Вэл, и ты поймешь, что я должен уехать сейчас, пока ты не разорвала меня на куски.
— Это софистика, ты не переносишь ее в студентах, Эндер! Я бы не стала говорить такие вещи, если бы ты не бежал, как вор, пойманный на месте преступления! Не надо все переворачивать с ног на голову и сваливать вину на меня!
Он отвечал на одном дыхании, проглатывая в спешке слова; он торопился закончить, пока волнение не прервет его:
— Да, ты права! Я хочу побыстрее уехать, потому что у меня там работа, и каждый день, проведенный здесь, напоминает мне об этом, а еще потому, что мне больно видеть, как вы с Яктом становитесь все ближе, а я все больше отдаляюсь от тебя, хотя я и знаю, что так и должно быть, поэтому я решил уехать, я подумал, что уехать надо как можно раньше, и я оказался прав; ты знаешь это. Никогда бы не подумал, что будешь меня ненавидеть за это.
Его голос прервался, и он заплакал; заплакала и она.
— Я не ненавижу тебя, я люблю тебя, ты — часть меня, ты — мое сердце, и, когда ты уедешь, ты вырвешь мое сердце и унесешь с собой…
На этом разговор закончился.
Первый помощник Рэва отвез Эндера на космодром, огромную платформу посреди моря, с которой взлетали челночные ракеты к звездолетам на орбите. По их молчаливому согласию Вэлентайн не поехала с ним. Она пошла домой с мужем и всю ночь прижималась к нему. На следующий день она отправилась в поход со студентами и плакала об Эндере только по ночам, когда она думала, что никто ее не видит.
Но студенты заметили это, появились слухи о том, как сильно расстраивается профессор Виггин из-за отъезда ее брата, странствующего Глашатая. Это была обычная студенческая болтовня. Но одна из студенток, по имени Пликт, поняла, что в истории Вэлентайн и Эндрю Виггинов скрыто больше, чем все догадываются.
Поэтому она попыталась расследовать эту историю, изучить их прошлые путешествия среди звезд. Когда Сифте, дочери Вэлентайн, исполнилось четыре года, а ее сыну Рену — два, Пликт пришла к ней. К тому времени она была молодым профессором в университете. Она показала Вэлентайн опубликованный ею рассказ. Рассказ не был документальным, но это была подлинная история брата и сестры, которые были самыми старыми людьми во Вселенной, которые родились на Земле, когда еще не было колоний на других планетах, и блуждали от планеты к планете, без корней, в вечном поиске.
К облегчению Вэлентайн и, что странно, к ее разочарованию, Пликт не обнаружила, что Эндер и был первым Глашаем Мертвых, а Вэлентайн — Демосфеном. Однако она знала достаточно об их жизни, чтобы написать этот рассказ об их расставании, когда она решила остаться с мужем, а он уехал. Сцена расставания в рассказе была намного нежнее и трогательнее, чем на самом деле; Пликт описала то, что произошло бы, если бы у Эндера и Вэлентайн была склонность к театральным эффектам.
— Зачем ты написала это? — спросила ее Вэлентайн.
— Разве сама история не стоит того, чтобы описать ее?
Такой ответ позабавил Вэлентайн, но не остановил ее.
— Кем был для тебя мой брат Эндрю, что ты проделала такую работу?
— Опять неправильный вопрос, — ответила Пликт.
— Похоже, я не выдержала какое-то испытание. Намекни, о чем я должна спросить.
— Не сердитесь. Вам надо было бы спросить, почему я написала рассказ, а не биографию.
— Хорошо, почему?
— Потому что я установила, что Эндрю Виггин, Глашатай Мертвых, — это Эндер Виггин, «Ксеноцид».
Хотя Эндер улетел четыре года назад, ему оставалось до цели еще восемнадцать лет. Вэлентайн стало плохо от мысли о том, каково ему будет, если на Лузитании его встретят как самого презренного человека в истории человечества.
— Вам нечего опасаться, профессор Виггин. Если бы я хотела рассказать об этом, я бы уже сделала это. Когда я узнала это, я поняла, что он раскаивается. И какое величественное раскаяние! Именно Глашатай Мертвых заклеймил свой поступок как неслыханное преступление — он принял имя Глашатая Мертвых, как сотни других, и был своим собственным обличителем в двадцати мирах.
— Ты так много узнала, Пликт, и так мало поняла.
— Я все поняла! Прочтите то, что я написала, — это и есть понимание!
Вэлентайн сказала себе, что раз Пликт так много знает, она может узнать и больше. Но гневное безрассудство, овладевшее ею, заставило ее сказать то, что она не рассказывала еще никому.
— Пликт, мой брат не старался казаться первым Глашатаем Мертвых. Именно он написал «Королеву и Гегемона».
Когда Пликт осознала, что Вэлентайн сказала правду, она была ошеломлена. Все эти годы она воспринимала Эндрю Виггина как предмет ее исследований, а первый Глашатай Мертвых вдохновлял ее. Обнаружив, что это был один человек, она потеряла дар речи.
А потом она и Вэлентайн разговаривали и прониклись доверием друг к другу настолько, что Вэлентайн пригласила ее быть учителем своих детей и своим сотрудником. Якт удивился этому, но со временем Вэлентайн рассказала ему секреты, которые Пликт узнала сама или выведала у нее. Эта история стала семейной легендой, дети росли, слушая чудесные истории о давно потерянном дяде Эндере, которого везде считали чудовищем, хотя на самом деле он был немного спасителем, пророком или хотя бы мучеником.
Шли годы, семья процветала, и боль Вэлентайн от потери Эндера превратилась в гордость за него и, наконец, в нетерпеливое ожидание. Она ждала, когда он прибудет на Лузитанию, решит проблему свинок, выполнит свое предначертание — быть апостолом раманов. Это Пликт, добрая лютеранка, научила Вэлентайн представлять жизнь Эндера в религиозных терминах; устойчивость и счастье ее семейной жизни вызвали в ней эмоции, близкие к религиозным.
Это повлияло и на детей. Из-за того, что они не могли рассказывать историю о дяде Эндере чужим, она приобрела сверхъестественный оттенок. Сифте, старшая дочь, была особенно заинтригована, и даже когда ей исполнилось двадцать лет и рациональность мышления сменила примитивное детское обожание дяди Эндера, она все еще была одержима им. Он был существом из легенды, и он был все еще жив, и не слишком далеко отсюда.
Она не говорила об этом отцу и матери, но все же доверилась своему бывшему учителю.
— Когда-нибудь, Пликт, я встречу его. Я встречу его и буду помогать в его работе.
— Почему ты думаешь, что ему нужна помощь? В частности, твоя? — Пликт обычно была настроена скептично, пока студенты не завоевывали ее доверие.
— В первый раз он это делал не один, правда?
И мечты Сифте уносились вдаль, от льдов Тронхейма к далекой планете, куда Эндер Виггин еще и не прибыл. «Люди Лузитании, вы совсем не знаете, какой великий человек пройдет по вашей земле и примет на себя вашу ношу. Придет время, и я присоединюсь к нему, пусть даже и через поколение — жди меня тоже, Лузитания».
Сидя в своем звездолете, Эндер Виггин даже не предполагал, какой груз мыслей других людей он везет с собой. Прошло всего несколько дней, как он расстался с плачущей Вэлентайн. Для него Сифте еще и не существовала. Он только сейчас начал ощущать боль от утраты Вэлентайн — боль, которую она уже пережила. Его мысли были далеко от неизвестных ему племянниц и племянников, живущих в этом ледяном мире.
Он думал об одинокой, истерзанной девушке по имени Новинья, он представлял себе, что с ней происходит в эти двадцать два года и какой она станет к моменту их встречи. Ведь он любил ее так, как можно любить отражение самого себя в момент глубочайшей скорби.
