Появилось еще одно лицо. Молодая девушка, совсем не такая невинная и прекрасная, как Джейн. Лицо ее было жестким и холодным, глаза — блестящими и пронзительными, и рот ее был сжат в гримасе человека, которому пришлось научиться жить с постоянной болью. Она была молода, но выглядела ужасающе усталой.
— Это ксенобиолог Лузитании. Иванова Санта Катарина фон Хессе. Ее называют Нова или Новинья. Она вызвала Глашатая Мертвых.
— Почему у нее такой вид? — спросил Эндер. — Что с ней случилось?
— Ее родители умерли, когда она была еще маленькой. Случилось так, что в последнее время она полюбила одного человека, как отца. Человека, которого убили свинки. Она хочет, чтобы ты рассказал о его смерти.
Глядя на ее лицо, Эндер отрешился от заботы о Королеве, о свинках. Ему было знакомо это выражение взрослой муки на лице ребенка. Он видел его раньше, в заключительные недели войны с баггерами. Когда он разыгрывал битву за битвой в игре, которая не была игрой. Он видел его раньше, когда война закончилась, когда он обнаружил, что его тренировки вовсе не были тренировками, что все эти модели были настоящими, реальными, когда он командовал земным флотом по ансиблу. Теперь, когда он знал, что уничтожил баггеров, всех до одного, когда он понял, что совершил акт ксеноцида, сам не желая того, он видел такое выражение, глядя на себя в зеркало.
— Что же эта девочка, Новинья, сделала такого, что причиняло ей такую боль?
Так он сидел и слушал, как Джейн рассказывала о ее жизни. То, чем оперировала Джейн, были статистические выкладки, но Эндер был Глашатаем Мертвых; его гением — или его проклятием — была способность воспринимать происходящее с точки зрения других людей. Благодаря этой способности он стал блестящим военачальником, он одинаково хорошо как руководил своими людьми — на самом деле мальчиками, так и предугадывал действия противника. Это также означало, что по этим бесстрастным подробностям жизни Новиньи он мог представить — нет, не представить, а постичь — каким образом смерть ее родителей и их канонизация привели к изоляции Новиньи, как она усугубила свое одиночество, погрузившись в работу. Он знал, что стояло за ее ранним блестящим достижением статуса ксенобиолога. Он знал также, что значит для нее спокойная любовь и радушие Пипо и как велика стала ее потребность в дружеском плече Либо. На Лузитании не было ни одной живой души, понимавшей истинную сущность Новиньи. А сидящий в этой пещере, во льдах Тронхейма, Эндер Виггин знал ее, любил ее и горько плакал по ней.
— Итак, ты поедешь, — прошептала Джейн.
Эндер не мог говорить. Джейн была права. Он поехал бы в любом случае как Эндер «Ксеноцид», надеясь на то, что охранный статус Лузитании сделает возможным освободить Королеву из трехтысячелетнего заключения и искупить ужасное преступление, совершенное им в детстве. Он поехал бы также как Глашатай Мертвых, чтоб понять свинок и объяснить их людям, чтобы те приняли их как настоящих раманов, а не боялись бы и ненавидели их как варелсов.
Но сейчас он поедет по другой, более глубокой причине. Он поедет помочь девушке Новинье, потому что в ее яркости, ее изоляции, боли, вине он узнал свое собственное украденное детство и ростки боли, живущей в нем до сих пор. Лузитания находилась на расстоянии двадцати двух световых лет. Он путешествовал бы со скоростью, почти равной скорости света, и все же когда он приедет к ней, ей исполнится почти сорок лет. Если бы это было в его силах, он бы отправился к ней немедленно, с филотической мгновенностью ансибла; но он также знал, что ее боль может подождать. Она еще останется, ожидая его приезда. Разве его собственная боль не живет до сих пор?
Он перестал плакать; эмоции отступили.
— Сколько мне лет? — спросил он.
— С тех пор, как ты родился, прошел 3081 год. Но твой относительный возраст — 36 лет и 118 дней.
— А сколько лет будет Новинье, когда я доберусь туда?
— Плюс-минус несколько недель, в зависимости от дня отправления и от того, насколько скорость корабля будет близка к скорости света, ей будет около тридцати девяти.
— Я хочу отправиться завтра.
— Для того чтобы заказать билет, потребуется время, Эндер.
— Нет ли звездолетов на орбите Тронхейма?
— Конечно, есть несколько, но только один может отправиться завтра, и на борту его груз скрики для продажи в Кириллии и Армении.
— Я никогда не спрашивал тебя, сколько у меня денег.
— Все эти годы я удачно вкладывала их.
— Купи для меня корабль и груз.
— И что ты будешь делать со скрикой на Лузитании?
— А что делают с ней жители Кириллии и Армении?
— Частично носят, а частично едят. Но они платят за нее гораздо больше, чем может позволить себе кто-нибудь на Лузитании.
— Значит, если я подарю груз Лузитании, это может смягчить их неприязнь к прибытию Глашатая в католическую колонию.
Джейн превратилась в джинна, вылезающего из бутылки.
— Слушаю, хозяин, и повинуюсь.
Джинн превратился в дым, который с шумом всосался в бутылку. Затем лазеры отключились, и воздух над терминалом опустел.
— Джейн, — сказал Эндер.
— Да? — ответила она из серьги в ухе.
— Почему ты хочешь, чтобы я отправился на Лузитанию?
— Я хочу, чтобы ты добавил третий том к «Королеве и Гегемону». Про свинок.
— Почему ты так беспокоишься о них?
— Потому что, когда ты напишешь книги, раскрывающие сущность трех известных человеку рас, тогда ты будешь готов к тому, чтобы написать четвертую.
— Еще один вид раманов?
— Да. Я.
Эндер на минуту задумался над этими ее словами.
— Готова ли ты явиться человечеству?
— Я всегда была готова. Вопрос в том, готовы ли они к тому, чтобы услышать обо мне? Для них было легко полюбить Гегемона — он был человеком. И Королеву, это было безопасно, потому что, насколько они знают, все баггеры мертвы. Если ты сможешь заставить их полюбить еще живых свинок с человеческой кровью на руках — тогда они будут готовы узнать и обо мне.
— Когда-нибудь, — сказал Эндер, — я полюблю кого-нибудь, кто не настаивает на том, чтобы я совершал подвиги Геркулеса.
— Так или иначе, твоя жизнь начинает надоедать тебе, Эндер.
— Да. Но я уже человек среднего возраста. Я люблю, когда мне скучно.
— Между прочим, владелец корабля, Хэйвлок из Гэйлса, принял твое предложение купить у него корабль и груз за сорок миллиардов долларов.
— Сорок миллиардов! А я не разорюсь?
— Капля в море. Экипаж получил уведомление об аннулировании их контрактов. Я взяла на себя смелость оплатить им проезд на других кораблях из твоих фондов. Вам с Вэлентайн не нужно никого, кроме меня, чтобы вести корабль. Мы отправляемся завтра?
— Вэлентайн, — сказал Эндер. Его сестра была единственной причиной, по которой отправление могло задержаться. Теперь, когда решение было принято, ни его студенты, ни немногие здешние знакомые не стоили того, чтобы даже прощаться с ними.
— Я не могу дождаться, когда Демосфен напишет книгу о Лузитании, — Джейн обнаружила, кто скрывался под псевдонимом Демосфен еще в процессе разоблачения истинного лица Глашатая Мертвых.
— Вэлентайн не поедет, — сказал Эндер.
— Но она твоя сестра.
Эндер улыбнулся. Несмотря на свою безграничную мудрость, Джейн не понимала, что такое родство. Хотя она и была создана людьми и представляла себя в терминах людей, все же она не была биологическим объектом. Она чисто механически запомнила все, что касается генетики и воспроизводства людей; она не могла ощущать желания и побуждения, испытываемые обычно людьми при общении с живыми существами.
— Она моя сестра, но Тронхейм — ее дом.
— Раньше она была вынуждена следовать за тобой.
— На этот раз я даже не буду просить ее об этом.
«Не сейчас, когда она ждет ребенка, когда она так счастлива здесь. Здесь, где ее любят как учителя, не догадываясь, что она и есть легендарный Демосфен. Здесь, где ее муж Якт владеет сотней рыболовных судов и является владыкой фьордов, где каждый день заполнен блестящими разговорами или же опасностью и величием покрытого льдами моря — она никогда не уедет отсюда. Она даже не поймет, почему мне надо ехать». Мысль о расставании с Вэлентайн поколебала решимость Эндера отправиться на Лузитанию. Его однажды уже разлучали с любимой сестрой, когда он был ребенком, и он был глубоко возмущен тем, что у него украли годы дружбы с ней. В состоянии ли он расстаться с ней вновь, после того как почти двадцать лет они были неразлучны? На сей раз возвращения не будет. Когда он отправится в Лузитанию, ей придется провести без него двадцать два года; если же он решится на обратный путь, ей будет уже за семьдесят.
<Итак, тебе придется нелегко. Тебе тоже придется заплатить за это.>
«Не насмехайся надо мной. Я имею право сожалеть».
