- Ну что, как дела? Такой распиздяй, и, гляди-ка, жив до сих пор! Молодец. Продолжай в том же духе.
Глазам своим не верю. Все эти полузнакомые лица, заполонившие вагон электрички - черт бы с ними, но напротив меня усаживается Сашка Торман, собственной персоной.
- Ты-то как тут оказался? - спрашиваю ошарашенно.
- Как, как... Каком кверху! Купил билет, сел в поезд... У меня в Шёнефинге невеста живет.
- Что за невеста? - интересуюсь машинально. Надо же как-то поддерживать разговор...
- Страшилище редкостное, умница необычайная, а что в койке творит - не всякая храмовая жрица в страшном сне такое увидеть способна!
- И зовут ее, небось, Клара-Мария, - вздыхаю.
- Так ты ее знаешь?
- Вряд ли. Считай, просто угадал. Со мною иногда случается...
- Ага. Особенно в момент изготовления фотопортрета! - ржет Торман. Игрушку-то вернешь?
- Верну, конечно. Спасибо тебе. Это был очень полезный подарок.
- Надеюсь... - ухмыляется мой старинный друг, поспешно пряча драгоценный Nikon в необъятную дорожную сумку. - Я вот все думал: возможно ли помочь младенцу, вроде тебя, узнать о людях столько, как если бы прожил среди них не одну тысячу лет...
- Как ты, например? - в тон ему подхватываю я.
- Ага, - просто соглашается Торман. - Кровушка-то моя пошла тебе на пользу, вурдалак хренов?
- А как же. И кровушка, и фотоаппарат... Ты весь, целиком, пошел мне на пользу. Не человек - поливитамин какой-то...
- Есть такое дело, - серьезно кивает он. - Ладно, ты уж выкручивайся, как можешь, а я пойду в соседний вагон. У меня, знаешь ли, хобби: постоянно находиться среди нормальных живых людей. Тоже, скажу тебе, непростая наука...
- Непростая, - подтверждаю.
Торман отеческим жестом хлопает меня по спине, водружает на плечо исполинское вместилище дорожного барахла и неспешно бредет к двери, разделяющей вагоны. Она закрывается за Сашкой с громким сухим хлопком, похожим на выстрел.
- Предъявите ваш билет.
Контролер почему-то говорит по-русски. С ума они тут все посходили со своей славистикой! - думаю, роясь в карманах рюкзака.
Я намеренно не поднимаю глаза. Мне все равно, чье лицо увижу я на сей раз. Скорее всего, хитрющую рожу Франка. По большому счету, это ничего не меняет. Франку ли, контролеру ли, черту, или архангелу; безумному ли пророку, родившемуся в Год Слона, или очередной, триста семьдесят второй по счету аватаре Кришны; духу-хранителю ближайшего водоема, корыстолюбивому перевозчику Харону, или сводному хору гневных и милосердных тибетских божеств, потрясающих черепами с кровью, я не могу предъявить ничего, кроме собственных ладоней, линии которых с некоторых пор пребывают в непрестанном движении, разноцветной картонки с указанием станций отправления и прибытия, да ветхой карточной колоды, увенчанной трефовой девяткой с надписью "то самое". Напоследок достаю из рюкзака кожаный мешочек с рунами, вынимаю одну наугад, кладу рядом с билетом.
RAIDO, знак, символизирующий и путь, и его завершение, и воссоединение противоположностей, и совет доверять всему, что происходит.
- Ага, круг замкнулся, - задумчиво сообщаю я контролеру. - Или вот-вот замкнется. Как думаете?
- Данке, - бормочет на южногерманском своем наречии сумрачный лысый толстяк, компостирует проездной документ и равнодушно отворачивается от моих сокровищ.
Никакой это не Франк, конечно. Но мне по-прежнему все равно.
Потому что вагон уже пуст, а поезд останавливается на станции под названием "Schц nefing". Белые буквы на аккуратной синей табличке в нескольких местах замараны чем-то красно-бурым - уж не моей ли кровью?
Впрочем, и это - праздный вопрос.
Глава 154
Яма
"Ригведа" содержит гимн-диалог Ямы и его <..> близнеца...
Выхожу на безлюдную платформу, мимоходом отмечаю, что даже друга моего Тормана, якобы спешащего к проживающей в этих краях невесте, нигде не видно. Но удивленное выражение к физиономии подклеивать не тружусь. И так сойдет.
Вдыхаю запах влажной земли и свежей хвои, пробую на вкус сладкий горный воздух. Ноги сами несут меня по узким кривым улочкам, кратчайшей дорогой к заветной цели, как я понимаю.
"Небесная лестница" мне на сей раз без надобности, я уже иду по Хохштрассе, Высокой улице, или как ее там... Сегодня я проникну на виллу Вальдефокс через парадный вход: все же я тут и хозяин, и самый желанный гость. К тому же, мне назначена встреча. Я уже жду себя, нетерпеливо барабаня пальцами по подлокотнику кресла, обитого красным плюшем. В то же время, я приближаюсь к дому, погружаюсь в ароматную утробу сада, поднимаюсь по пологому склону холма туда, где стоит трехэтажный дом с башенкой и блестят мокрые от ночного дождя каменные перила летней террасы.
Открываю тяжелую парадную дверь, навалившись на нее всем телом. Захожу в холл. Знакомая картина. Слева - вход на застекленную веранду; в центре черный кожаный диван и журнальный столик, справа - кресло, обитое красным плюшем. Оно на сей раз пустует, потому что знакомый - мой! - голос доносится из-за приоткрытой двери.
- Ну вот, теперь я наконец-то могу предложить себе кофе с клубничным пирогом. Интересная инверсия! Не садо-мазо-эксгиби-нарциссизм какой-нибудь вульгарный...
Звучит обнадеживающе. Я в своем репертуаре.
Прохожу на залитую солнечным светом веранду. Здесь, и правда, накрыт стол. На белой льняной скатерти расставлены чашки и блюдца, большие термосы, с грехом пополам имитирующие чайник и кофейник, сахарница, молочник, тарелочка с тонко нарезанным лимоном. В центре высится круглый пирог, поверхность которого напоминает о ледовом побоище: клубника со сливками, кровь на снегу. Аппетитное, что и говорить, сочетание.
Мой двойник, то ли точная копия, то ли драгоценный оригинал, возится с посудой, безмятежно посмеиваясь над безумием ситуации.
- Две чашки лишние, - бормочет (бормочу). - На стол, как мы с тобой понимаем, здесь накрывает Франк. Вернее, накрыл, раз и навсегда... Этот тип помешан на числе 4. Вечно сервирует стол на четыре персоны. Почему - бог весть... Неужели из-за япо?..
Оборвав фразу на полуслове, передаю чашку ошеломленному гостю. Он - я - нерешительно навис над стулом. Словно бы соприкосновение задницы с плетеным сидением - событие роковое и необратимое. Впрочем, очень может быть, что так оно и есть.
Я, наконец, усаживаюсь за стол.
Ну, слава тебе господи, умостился! Я гостеприимно скалюсь и приступаю к расчленению пирога. Слизываю клубничный сок с ножа. Непроизвольно морщусь, наблюдая за человеком, вылизывающим острое лезвие.
- Лето закончилось, мир стал прозрачным, как оберточная бумага; мои следы больше не отпечатываются на земле, а сны перестали заканчиваться в момент пробуждения... Выходит, я дожил до сентября, - говорю, наконец, принимая из собственных рук блюдце с кроваво-молочным лакомством.
