Оборвав фразу на полуслове, передаю чашку ошеломленному гостю. Он - я - нерешительно навис над стулом. Словно бы соприкосновение задницы с плетеным сидением - событие роковое и необратимое. Впрочем, очень может быть, что так оно и есть.
Я, наконец, усаживаюсь за стол.
Ну, слава тебе господи, умостился! Я гостеприимно скалюсь и приступаю к расчленению пирога. Слизываю клубничный сок с ножа. Непроизвольно морщусь, наблюдая за человеком, вылизывающим острое лезвие.
- Лето закончилось, мир стал прозрачным, как оберточная бумага; мои следы больше не отпечатываются на земле, а сны перестали заканчиваться в момент пробуждения... Выходит, я дожил до сентября, - говорю, наконец, принимая из собственных рук блюдце с кроваво-молочным лакомством.
- Я тоже, как видишь! - откликаюсь. - Мне понравилось. А тебе?
- Вполне. И что теперь?
- А теперь, - улыбаюсь, - будем продолжать в том же духе... Это, кстати, дрянной пирог. Из полуфабриката. Советую поступить, как я: сливки слизать, желе и клубнику - в рот, а тесто - в трэш! .. Помнишь шарлотку, которую готовила Ленка?
- Сестричкин пирог? Такое не забывается!
- И рецепт приготовления, небось, помнишь. Я же помню!
- Еще бы! Белки отделяются от желтков; первые взбивают, вторые растирают с сахаром. Меня же и припахивали их растирать до белизны.
- Ага. Так я постигал азы медитации, - ржу. - Помнишь, как потом поступали с этими ингредиентами?
- Аккуратно смешивали, добавляя немного муки...
- Точно так же следует поступить и нашими жизнями, не находишь? Смешать их: настоящую и кем-то придуманную, сбывшуюся и несбывшуюся, "взаправдашнюю" и ту, что проистекала словно бы "понарошку"... Добавляя при этом немного муки. Экзистенциальной, конечно. Куды ж нашему брату Ключнику без нее? - ухмыляюсь, вставая из-за стола.
- Смешать? Что ты хочешь ска?..
- Сказать? Ничего. Я хочу помолчать, в кои-то веки.
Обмирая от ужасной догадки, поднимаюсь навстречу себе. Приближаюсь, обнимаю себя за плечи. Пытаюсь отстраниться. Сжимаю собственные локти: врешь, не уйдешь, попался! Почти утратив волю к сопротивлению, трясусь всем телом, рычу утробно, как околевающий бешеный пес. Адресую себе сочувственную улыбку из серии "все-будет-хорошо", - такие улыбки отлично удаются врачам и медсестрам из детских поликлиник и прекрасно гармонируют с лязгом хирургических инструментов. Глажу себя по волосам. Внезапно успокаиваюсь. Расслабляю сведенные судорогой, окаменевшие мышцы живота.
Понимаю вдруг, что рождение и смерть - почти тождественные события, два шага в сторону абсолютного одиночества. Или даже один семимильный шаг, который нам, созданиям от природы неуклюжим и медлительным, приходится совершать в два этапа. "Правильно, - думаю я, - наконец-то ты хоть что-то понимаешь, чучело!" Прижимаюсь ледяным челом к собственному пылающему лбу. И, наконец, тону в своих глазах, серо-зеленых, как озерная вода.
И остаюсь один - не то покойник, не то новорожденный.
Глава 155
Яо
... от этой связи и родился Яо, напоминавший обликом человека, изображенного на картине.
Достаю из рюкзака тяжеленную двухтомную энциклопедию, "Мифы народов мира" и отправляюсь наверх. Миновав три жилых этажа, взбираюсь по шаткой и скрипучей деревянной лестнице на антресоли, заставленные книжными полками.
Книги здесь все больше немецкие; лишь несколько томов на английском языке и еще тонкая французская брошюра с рецептами коктейлей. Вот и славно. Тут мой двухтомник, пожалуй, не затеряется. Попадет в руки своих законных владельцев.
Открываю второй том на самой последней странице, где в нижней части чистого белого поля чернеет пороховая крошка выходных данных, достаю из кармана остро отточенный карандаш. Вместо дарственной надписи создаю вполне деловую записку:
Когда с моей вымышленной биографией будет покончено, можно приниматься за создание так называемой "настоящей". Факты, намеки и прочий компромат, несомненно, отыщутся между строк. В тот день, когда эта работа будет завершена, ни с автором, ни с персонажем не случится ничего из ряда вон выходящего. Следовательно, мы получим заслуженную, хоть и краткую передышку.
С любовью,
Макс.
Острый грифель рвет бумагу, буквы мои прыгают, заваливаются на бок, лезут друг на друга, словно бы в стремлении учинить первый в истории письменности свальный грех... Ничего, кому нужно - разберет как-нибудь.
Ставлю книги на полку, между сборником рассказов молодых баварских литераторов и учебником фотографии - вот вам еще один намек, господа. Последний на сегодня.
Бегом спускаюсь вниз, подхватываю существенно облегчившийся рюкзак, хозяйским глазом окидываю территорию. Пожалуй, можно уходить.
Глава 156
Ясон
Переправляясь через реку Анавр, Ясон потерял сандалию с левой ноги.
У меня нет больше вопросов, вроде: "куда идти?" - или, к примеру: "что делать?" Не бывает ведь, чтобы ветер задумался, следует ли ему дуть, и если да то в каком направлении? Он просто дует, как придется, потому что такова его природа: без дуновения нет и самого ветра. А я просто иду, наслаждаясь процессом движения, но и памятуя, что, остановившись, возможно, утрачу дивный дар быть.
Не знаю, и знать не хочу, куда меня занесет через полчаса, где окажусь вечером, или завтра, или год спустя. Где-нибудь, как-нибудь, кем-нибудь буду - этого вполне достаточно.
А пока я иду вниз по булыжным ступеням улицы-лестницы, спускаюсь к озеру, мимо которого проложена автомобильная трасса. Я, конечно, помню, как добирался сюда электричкой, но теперь в моем рукаве имеется не то запасной козырный туз, не то и вовсе джокер: где-то там, на обочине я (не гипотетический выдуманный "двойник", а именно я!) припарковал арендованный в Мюнхене автомобиль, и это - отличная новость. Сидеть за рулем я по-прежнему люблю куда больше, чем шастать по тараканьим щелям между мирами. Впрочем, можно не сомневаться: и автомобилей, и щелей на моем веку будет, вероятно, в избытке. Что ж, стерпится - слюбится...
С новым, не то детским, не то ангельским, спокойным, но страстным любопытством разглядываю истертые камни под ногами, аккуратные таблички с надписью "Himmelich Leiter" и заборы, за которыми топорщатся остроконечные капюшоны крыш. В палисадниках щебечут птицы, полощутся на ветру детские ползунки, отцветают розовые кусты, а на пожухшей за лето траве уже появились первые брызги палой листвы, золотые и огненные. Но теперь я могу наблюдать, как из-под этой уютной, пряничной обыденности проступает диковинная изнанка. Так сквозь разрисованное оконное стекло можно увидеть жизнь обитателей комнаты - стоит лишь прижаться носом к прозрачной поверхности, да смотреть внимательно, затаив дыхание.
Вот и я вижу, что ноги мои не только шагают по каменным ступенькам, но и погружаются в сияющий песок перламутровых дюн. Сквозь небесную голубизну просвечивают незнакомые созвездия и нежная чернота нездешней ночи, а под загорелой кожей снулых обитателей богатого предместья погребены бессмертные, безбашенные, но совсем пропащие существа с огненными очами небожителей. Местные, никем пока не прирученные, дриады льнут ко мне из-под темной древесной коры, почуяв родственную душу, а хрустальные пузырьки, из которых, оказывается, соткан воздух, время от времени лопаются, соприкасаясь с кончиком моего носа. Всякий тихий хлопок я принимаю с тем же благодарным благоговением, что и прочие откровения, которым нет ни числа, ни имени, ни предела.
