Он думал об Эле и Лауре Девис.
Они счастливы, удовлетворены, имеют хорошую работу и комфортабельное жилище, сытно едят. Элеонора Стивенс сказала, что у меня больной ум. Как знать, может быть, я свихнулся, если вообще не психопат.
— Вы должны иметь закон внутри себя самого, — сказала Рита О’Нейл.
— Все его имеют. Он струится по улицам. Я так долго претерпевал разложение, что восстал против всего этого. Быть может, они правы, и я изменник. Думаю, что Веррик, будучи сам неверен связывающей нас клятве, освободил меня от нее. Я так думаю, но может быть, я ошибаюсь.
— Если вы ошибаетесь, — заметил ему Шеффер, — то всякий имеет полное право убить вас.
— Да, я знаю, но… — Бентли не мог подобрать слова. — В каком — то смысле это не столь важно. Я не уважал своей клятвы не потому, что боялся ее нарушить, а потому, что считал — она не должна быть нарушена. И только. На какой — то стадии все это опротивело мне настолько, что я больше не мог работать на эту Систему. Я не хочу больше иметь ничего общего с ними, даже если меня за это должны преследовать и убить.
— Это еще может случиться, — сказал Картрайт. — Вы говорите, что Веррик знал о существовании бомбы?
— Это точно. — Картрайт задумался. — Шефу не полагается посылать классифицированного служащего на смерть. Для этого есть инки. Ему не полагается уничтожать своих классифицированных служащих, напротив, он обязан охранять их. Судья Уоринг мог бы знать это. Он эксперт по материалам. В момент принесения клятвы Веррику вы не знали, что он низложен?
— Нет, но они это знали.
Картрайт почесал подбородок.
— Быть может, ваше дело выиграет У вас есть что — то интересное, Бентли. Что вы будете делать теперь, когда нарушили правила игры? Снова приносить клятву?
— Не думаю.
— Почему?
— Нет человека, созданного для того, чтобы стать слугой другого человека.
— Я не это имею ввиду, — сказал Картрайт. — Он помедлил, подбирая слова. — Клятву посту.
— Не знаю, — утомленно произнес Бентли. — Может быть, потом когда — нибудь. Я устал.
Рита О’Нейл вставила:
— Хорошо бы вам войти в штаб моего дяди.
Все взоры устремились на нее. Бентли долго молчал, затем произнес:
— Члены Корпуса приносят клятву посту, а не какому — то лицу, не так ли?
— Точно так, — подтвердил Шеффер. — Питер Вейкман придавал большое значение этой клятве.
— Если хотите, — сказал Картрайт, — я могу в качестве Ведущего Игру принять от вас клятву. — Он лукаво поглядел на Бентли.
— У Веррика хранится моя карточка…
На мгновение непонятная сильная гримаса исказила черты Картрайта.
— А? Это не так уж трудно исправить. — Он сунул руку во внутренний карман своей куртки и вытащил оттуда тщательно свернутый пакетик. Не спеша, он старательно развернул его и разложил содержимое на столе.
Там была дюжина карточек.
Картрайт перебрал их, выбрал одну, долго и пристально изучал ее, затем положил остальные обратно в пакетик, тщательно свернул его и вновь опустил в карман. Выбранную карточку он протянул Бентли.
— Это стоит два доллара. И можете хранить ее у себя. Каждый в этой игре должен иметь свой шанс.
Бентли медленно поднялся, вынул из портфеля два доллара, положил их на стол, затем сунул карточку в карман.
Картрайт тоже поднялся.
— Это мне что — то напоминает, — сказал Бентли.
— Я не знаю, как это делается, — заметил Картрайт. — Кто — то должен мне помочь.
— Я знаю клятву, — сказал Бентли.
Под молчаливыми взглядами Риты О’Нейл и Шеффера Бентли произнес клятву Ведущему Игру Картрайту, после чего сразу сел. Его кофе уже остыл, но, погруженный в свои мысли, он выпил, не заметив этого.
— Теперь вы официально наш, — сказала Рита О’Нейл.
Бентли что — то пробурчал в ответ.
Рита продолжала пристальным взглядом сверлить Бентли.
— Вы спасли моему дяде жизнь. Вы нам всем спасли жизнь. Наверняка от взрыва тела пострадала бы вся станция.
— Отстаньте же, наконец, от него! — крикнул ей Шеффер.
Не обращая на эти слова никакого внимания, Рита склонила к Бентли горящее лицо и продолжала:
— Пока вы там были, вам следовало бы убить и Веррика.
Бентли резко поставил свою чашку.
— Я поел, — хмуро сказал он, встал и вышел из — за стола. — Пойду пройдусь, если вы не имеете ничего против.
В проходе было всего несколько тихонько переговаривающихся служащих Директории. Бентли брел наугад, пытаясь успокоиться.
Через несколько минут появилась Рита О’Нейл. Мгновение она молча глядела на него, затем сказала:
— Я в отчаянии.
— Не волнуйтесь, это пройдет.
С приоткрытыми губами, жарко дыша, она вплотную подошла к нему.
— Я не должна была этого говорить. Вы и так достаточно сделали. — Ее дрожащие пальцы легли на его руку. — Спасибо.
Бентли стряхнул ее руку.
— Зачем обманывать себя? Я нарушил клятву, связывавшую меня с Верриком, и убил Мура. Его душа теперь — только синтетическое тело. Теперь он ничто иное, как интеллектуальный робот, но не человек. Но я никогда не трону Риза Веррика. Этого нельзя от меня требовать.
Черные глаза Риты заметали молнии.
— У вас должно быть больше здравого смысла. Но ваши чувства столь благородны! А знаете ли вы, что сделает с вами Веррик, если вы попадетесь ему в руки?
— Вы не можете вовремя остановиться. Я принес клятву вашему дяде. Этого вам недостаточно? По идее, я изменник, нарушивший закон. Я не рассматриваю себя, как преступника. — Он в упор посмотрел на нее. — Достаточно?
Рита отступила.
— Я тем более не рассматриваю вас как изменника. — Она поколебалась. — Вы не будете пытаться руководить его действиями?
— Картрайта? Конечно, нет.
— Вы предоставите ему возможность действовать самому? Вейкман не хотел с этим смириться. Надо дать ему свободу действовать одному, не вмешиваясь.
— Я никогда никому не говорил, что ему следует делать. И чего я хочу, так это… — Бентли в бешенстве и отчаянии потряс головой. — Я не знаю. Может быть, как Эл Девис. Иметь уютный дом, хорошую работу. Жить своей жизнью! — Era голос наполнился отчаянием. — Но не в этой дрянной Системе. Я не хочу быть Элом Девисом в мире, где я могу подчиняться законам. Я хочу уважать закон, но для этого он должен быть достойным уважения. И я также хочу уважать окружающих меня людей.
Рита мгновение помолчала, затем сказала:
— Вы уважайте моего дядю. Или же вы скоро начнете его уважать. — Она замолчала, затем, поколебавшись, спросила: — А меня вы уважаете?
