Трубку взяли.
– Осиновский? Это я, Монасюк. Слушай меня, Пал Абрамыч!
Если с головы Джолианны или ее девочки хоть волос упадет, твои бандиты не успеют их и до места довести, не то что притронуться к ним, как я вырву им яйца!
А потом – намотаю на руку языки и буду выдирать их. Каждому не спеша. Потом оставлю сдыхать, а тебя, Паша, я в самую дикую российскую зону перекину и сообщу, что ты насиловал и потом убивал детей. Тебя там, Паша, во все дыры будут драть!
Ты меня слышишь, Паша… – он говорил размеренно и внятно, хотя и сквозь зубы. – Ты ведь уже знаешь от своего агента, что я могу?
Заткнись! Не сметь мне врать! Не знает он ничего… Теперь уже знаешь.
Повторяю – мои девочки под постоянным контролем. Хочешь проверить, сделаю ли я то, что обещал – попробуй их тронуть!
Он бросил трубку на аппарат.
– Сергей Николаевич! – сказал он. – Я хочу видеть Джоли. Где она?
– Не знаю, – пожал плечами Селезнев. – Мы поговорили, а утром они уехали. Но пока она вообще не хочет видеть вас!
Раньше, до этих слов, он никогда не видел сломленного Монасюка. Он видел его разгневанным, удивленным, ошарашенным, но сломленным…
– Ну-ну, – подходя к Анатолию и тряся его за плечи, сказал Селезнев. – Ну, пока не хочет… Да образуется все…
Монасюку давно не было так плохо. На нежелание Джоли видеть его наслаивалась его досада из-за ее предательства – как бы то ни было, однако фактически-то предательство было налицо…
Но ведь он так любит ее… Неужели она больше никогда…
Эти мысли сводили его с ума. И он решил уехать туда, где «И стены помогают».
Он полетел в Москву.
Но даже любимая квартира на Котельнической не привела его в хорошее настроение.
Все дело было в том, что когда они уезжали, он запретил Джоли прибираться – хотел после следующего приезда как бы очутиться в доме, из которого они и не уезжали.
Везде были разбросаны мелочи, которые напоминали о недавнем счастье – ее маечка и халатик в спальне, щетка для волос, зубная щетка, предметы косметики в ванной…
Он вошел в кухню и буквально замычал от боли – на столе остались две чашки из-под кофе, две тарелки, две ложечки…
Он послонялся по квартире, не зная, чем заняться, как отвлечься от мыслей, которые бродили в голове, и все были о ней…
Зазвонил телефон.
Он, не торопясь, подошел и снял трубку. Он не ждал приятных известий.
Но, как оказалось, ошибся.
– Анатолий, – негромкий грудной женский голос в трубке сразу напомнил о приятном, – это Лена Алина. Надеюсь, что вы меня не забыли.
– Здравствуйте, Лена. Конечно, не забыл. Но как вы узнали, что я – здесь?
– Здравствуйте. Номер телефона вы сами нам оставили, а вот позвонить вам сейчас мне настойчиво посоветовали из Швейцарии. Позвонил мужчина, извинился, что не представляется, и сказал буквально: «Вы ведь друг Анатолию Монасюку? Скорее всего, ему нужна помощь, позвоните ему – он в Москве». И вот я звоню. И приглашаю вас прямо сейчас к нам. Уже вечер, пора трапезничать, и мы с удовольствием разделим ужин с вами. Вы с Джоли?
– Нет, – Монасюк сделал глотальное движение.
– Значит, приезжайте сами. Отказ не принимается, мы вас ждем.
Так Анатолий Васильевич Монасюк попал в семью, которая обогрела его, а в итоге помогла решить-таки важнейшую задачу.
Все это произошло так быстро, он даже не успел поразмышлять – кто проявил о нем такую заботу? Кто позвонил в Москву из Женевы?
Но – по-порядку.
– Наташа с Гераклом на гастролях, – информировал его Дима, помогая снять пальто, – а то бы мы и их пригласили. Мы вас частенько вспоминаем.
Алина стояла у входа в комнату и улыбалась. Как обычно, прядь волос на лбу слева направо прикрывала ей глаз, но это только придавало Лене особое очарование.
– Прошу прямо к столу! Да, вот еще… Валера! Валера!
Из своей комнату вышел мальчик, которого прошлый раз лечил Монасюк.
– Вот, познакомься, это и есть дядя Толя! Он почему-то очень хотел познакомиться с вами, – обращаясь уже к Монасюку, добавила она.
Анатолий пожал протянутую руку.
– Ну, как ты чувствуешь себя?
– Да я уже и забыл о простуде.
– К столу, к столу! – пропела Лена.
После ужина сидели и болтали ни о чем. Алина либо что-то знала о них с Джоли, либо просто чувствовала женским сердцем. Она лишь спросила, почему не приехала Джоли. На ответ Анатолия – «не смогла», внимательно глянула на Монасюка, потом положила маленькую теплую ладошку ему на руку, и сказала:
– Все у вас будет хорошо, не думайте о плохом!
– А мы вот вынуждены думать, – сказал Дима. – Я завтра еду в командировку, у Лены – трехдневные гастроли, и путевка на два дня у Валерика пропадает – некому везти его в «Солнечное».
«Солнечное» был санаторием для детей и родителей, причем там был и Дисней-Ленд, и сосновый бор – еще когда Монасюк жил в Барнауле, он частенько видел по телевизору рекламу этого санатория.
– Так ведь я – свободен! – Монасюку вдруг очень захотелось отвлечься именно так – с мальчиком, с которым можно погулять, поговорить о всякой всячине.
Все-таки здесь, в России, он был учителем на пенсии…
– А что! – Лена переглянулась с мужем. – Дима вернется через два дня, и заменит вас в санатории! Продержитесь пару дней?
Монасюк посмотрел на мальчика.
– Ну как, Валера, подружимся? Ты – не против?
Валерик поднял руку:
– Я – за!
Уже уходя, Анатолий задержался в дверях и спросил Лену:
– Лена, мне очень нравится Таня Буланова. Вы и Наташа в каких отношениях с ней?
Алина пожала плечами.
– Да, пожалуй что, в никаких. Я с ней как-то редко пересекалась на концертах. Наташа, по-моему, тоже. Ну, «здравствуй – до свидания» – в таких пределах. А что?
– Да я тут заработал деньги, которые хотел бы разделить между вами тремя. Оказать, так сказать, спонсорскую помощь.
Я переведу их вам, Лена, на счет, как только получу уведомление о перечислении их мне, а вы уж поделите на троих. Гастроли организуйте в Швейцарию, что ли, вот и сможете погостить у меня!
– Гастроли для троих певиц по Европе – тут больше миллиона нужно! Никакой спонсорской помощи не хватит!
– Ну, вы ведь еще не получили моих денег. А вдруг хватит?
И он неожиданно для себя наклонился и поцеловал Лену в щеку.
– Спасибо вам, ребята! До завтра!
На другой день они с Валериком были в «Солнечном».
Номер был двухкомнатный, у мальчика – своя комната, у Монасюка – своя.
Правила были строгими, и их – чужих друг другу людей – не приняли бы, но привезла их Лена, которая сходила к директору и оставила расписку. В ней Анатолий был обозначен, как «няня при ребенке на два дня».
