идет речь. Ты либо покорно исполняешь то, что я говорю, либо отправишься в лагерь вместе со своим еврейским любовником…
– Да, хорошо, хорошо.
Поспешно произнесла эти слова, опустила глаза, быстро расстегнула следующие три пуговицы, пока не вспомнила, он велел ей делать это медленно, медленно и соблазнительно: так и сделала, и сделала это хорошо. Наверное, практиковалась. Леттке почувствовал, как его член отвердел. Ого – становится все лучше, черт возьми!
– Я сделаю все, что ты захочешь, – сказала она хриплым голосом, снимая платье, которое сидело на ней как влитое. – Не волнуйся.
– Хорошо, – выпалил он, заметив, как участилось его дыхание, когда она стояла перед ним в нижнем белье и подвязках для чулок.
– Можешь привязать меня к кровати, если захочешь. – Она расстегнула бюстгальтер и отбросила его в сторону, к платью, обнажив пышные груди. – У меня нет выбора. Я полностью отдамся тебе. Ты сможешь делать со мной все, что захочешь. Сопротивляться не буду.
– Точно. – Теперь настала очередь чулок. Подвязка. – Так же, как и остальные. Они уже расплатились. Дерте звали одну из них, толстуху. Жеральдиной – другую.
Упали трусики, и она стояла перед ним в чем мать родила, Венера с золотисто-рыжими волосами, ради которой и согрешить не жалко. Ее глаза широко раскрылись от испуга, руки дрожали, не зная куда деться, стараясь снова и снова скрыть от него наготу.
Больше она ничего от него не скроет. Даже самую малость.
Леттке поднялся и тоже начал раздеваться, медленно и с наслаждением, не отпуская ее взгляда. Вполне возможно, она увидела торжествующую ухмылку на его лице, и вполне возможно, что это внушило ей страх.
– Я делаю это ради Урии, – хрипло прошептала она. – Делаю это, потому что люблю его. Потому что он любовь всей моей жизни. Ради него я иду на этот риск. И не знаю, сдержишь ли ты свое обещание. Даже не знаю, причинишь ли ты мне вред, останусь ли я в живых… Но Урия того стоит.
– Прекрасно.
Она слишком много болтает. На нем еще оставались трусы, когда он взял со стола веревки и банку и жестом велел ей подойти к кровати.
Пусть и нерешительно, она повиновалась. Так и быть. Леттке сорвал покрывало и подушки и, когда она легла перед ним на белоснежную простыню, ощутил исходящий от нее невероятный женственный аромат.
– Как мне лечь? – спросила, лежа на боку.
Он властно сделал вращательное движение рукой.
– На живот.
– Вот как, – покорно ответила она и перевернулась на живот. Послушно вытянула руки в стороны, чтобы он мог привязать их к спинке кровати.
Когда руки были связаны так, что она больше не могла пошевелить туловищем, взялся за ноги. Обвязал вокруг левой и правой лодыжки по куску веревки и закрепил их тугим узлом.
– С остальными, – задыхаясь, спросила она, – ты проделывал то же самое?
– Нет, – ответил он и вытянул ее левую ногу как можно дальше. – Я придумывал что-то свое для каждой. – Прикрепил другой конец веревки к ножке кровати.
– Это цель твоей жизни? Отомстить тем, кто был там в тот день?
Леттке ничего не сказал, но так сильно дернул ее за правую ногу, что она застонала. То, что она только что произнесла, пронзило его насквозь, как удар электрическим током, как будто каждое слово было под напряжением.
– Тебе не кажется, что это несколько… мелочно? – простонала она. – Позволить глупой детской игре, случившейся однажды скучным днем, предопределить всю твою жизнь?
– Прекрати! – крикнул он и ударил ее, ударил со всей силой, снова и снова, что только и слышались шлепки.
Придя в себя, он увидел, что она уткнулась головой в матрас и прикусила простыню. На ее белой коже постепенно исчезали отпечатки его рук.
– Извини, – услышал он ее бормотание. – Просто делай. Делай, что хочешь. Я все стерплю.
Леттке поднялся.
– Вот это я и хочу тебе посоветовать. – Ладонь горела, а рука болела так, словно его кто-то ударил.
Не важно. Посмотрел на нее сверху, как она лежит, готовая ко всему, именно так, как он себе представлял. И это же замечательно, не так ли? Да, так и есть. И сейчас он получит удовольствие, черт подери.
Взял баночку с вазелином, открутил крышку, вытащил оттуда двумя пальцами внушительную порцию и шлепнул белую смазку между ее ягодицами, растер там, где она ему совсем скоро пригодится.
Она застонала, жалобно скуля. Видимо, испугалась того, что сейчас произойдет. Здорово. Именно так, как и должно быть.
Отложил банку в сторону, другой рукой снял трусы, растер остатки вазелина на свое дрожащее в ожидании мужское достоинство.
– У тебя есть, – прошептала Цецилия, – хоть кто-нибудь, кто готов сделать такое ради тебя? Тот, кто любит тебя так же, как я люблю Урию?
– Заткнись!
Но несчастье уже произошло: его возбуждение схлынуло, сморщилось, и весь он словно превратился в маленького мальчика!
Этого не может быть. Такого с ним еще никогда не случалось! Если он и мог на что-то положиться, так это на то, что лучшая часть его тела всегда стояла как мачта, когда до нее доходило дело. Наоборот, женщины, с которыми ему доводилось сталкиваться, всегда удивлялись, как долго он держался, нередко скулили, потому что он долбил их до крови.
А теперь что?
Леттке закрыл глаза, сделал глубокий вдох. Лишь временное замешательство. Это ничего не значит. Он ведь уже у цели! Она лежит перед ним, беззащитная, униженная, сломленная, готовая ко всему, что он с ней сделает! Совсем скоро она будет стонать, выть и скулить о пощаде…
Открыл глаза, посмотрел на нее сверху, на ландшафт белой плоти, который простирался перед ним пышными холмами и долинами, словно в предвкушении, когда он овладеет всем этим. Встал между ее раздвинутых ног, опустился на колени на кровать и лег на нее всем телом. Просунул руки под ее груди, схватил их, грубо сжал, ожидая, что она вскрикнет.
Но она не кричала. Вместо этого он почувствовал, как ее зад приподнялся настолько, насколько позволяли ей веревки, и она тихо, почти по-матерински, произнесла:
– Ну же, заполучи меня наконец. Возьми. Наслаждайся хотя бы этим, раз у тебя в жизни больше ничего нет.
Это было уже слишком. Леттке вскочил с воплем и побежал в ванную.
* * *
Теперь, когда принесли основное блюдо, а Лудольф расположил к себе ее мать и отца, даже скорее подчинил их себе, было неминуемо, что он перейдет к Хелене. Стал утверждать, что никоим образом не намеревался игнорировать ее, просто ее красота настолько ошеломительна, что ему потребовалось некоторое время преодолеть свое стеснение и обратиться к ней.
Мать улыбнулась. Отец улыбнулся. Невольно Хелена улыбнулась тоже, хотя и не поверила ни одному слову.
И тем не менее – это сработало. Еще ни разу никто не хвалил ее красоту, даже Артур. Во всяком случае, не так… красноречиво.
Он поинтересовался ее предпочтениями в
