Разгадка долго не давалась мне в руки, я злился, клял собственное упрямство, едва не приходил в бешенство. Я нашел ее лишь на исходе третьей недели непрерывных поисков. Нашел, когда, одуревший от справочников и словарей, взялся за художественную литературу. Через день я знал, что произошло. Знал, но еще не верил. Ночь я провел, не сомкнув глаз, а наутро вылетел в Алматы с томиком Чингиза Айтматова под мышкой.
Черный Кот
Гном попросил свидания со мной через два месяца после убийства. К этому времени я уже сломался. Неделю назад я подписал протокол с признанием в совершении преступления в состоянии временной амнезии. Теперь я ждал заключения врачебной комиссии. И мне было безразлично, признают ли меня вменяемым или нет.
– Прости, – сказал я, глядя на Гнома через разделяющую нас решетку. – Я не хотел…
– Не извиняйся, – перебил он. – Я хочу кое о чем тебя спросить. Но прежде рассказать кое-что. Всё это время я пытался связать концы с концами. И, кажется, теперь мне это удалось. Вчера я вернулся из Алматы. Нанял там частных сыщиков. Так вот, друг наш Кипчак ни при каком архиве не состоит. Он вообще нигде не состоит, а где живет и чем занимается – неизвестно. Однако это не столь важно. А важно то, чем занимались его родители.
– При чем здесь родители? – растерялся я.
– Еще как при чем. Отец его, Мурзамуратов Абулай Курбанович, отбывал срок за соучастие в убийстве. И мать тоже за соучастие в убийстве, только в другом. Не знаю, как там вышло по их казахским законам, но оба огребли по пятнашке и до сих пор сидят. А теперь угадай, кем были жертвы.
– Кем же?
– Копарями, ЧК. Черными археологами, только местными. Убивали же в обоих случаях не Мурзамуратовы, а совершенно другие люди. Тоже копари. Теперь понимаешь?
Я подался вперед, едва не приложившись лбом о решетку.
– Ты хочешь сказать… – ошеломленно начал я.
– Сначала спросить. Ты всегда брил голову наголо?
– Да, несколько лет уже, а что?
– Пока ничего. Ты говорил, что помнишь, как тебе словно клещами сдавливало голову. Тогда, на курганах. Что это были за клещи?
Я не знал, зачем Гном это спрашивает, но чувствовал, что от моего ответа будет зависеть многое, если не всё.
– Это были не клещи, – выудил я из памяти, наконец. – Это было нечто другое, мягкое. Нет, скорее эластичное, как резина.
– Я так и думал, – жестко сказал Гном. – Но была это вовсе не резина, а кусок шкуры с выйной части дохлого верблюда.
Следствие
Выдержка из протокола допроса гражданина Гущина Дмитрия Олеговича, свидетеля по делу о преступлении, предусмотренном статьей 105 УК Российской Федерации, часть 1 (предумышленное убийство).
С.: Вы сказали, что у вас есть особая версия. Слушаю вас.
Г.: Это не версия. Я знаю, как всё произошло. Существует древняя казахская легенда, о ней писал Чингиз Айтматов в книге «Буранный полустанок». Провинившегося человека подвергают наказанию – ему надевают на шею ярмо, а на обритую голову натягивают шири – кусок верблюжьей шкуры. Потом бросают человека на солнцепеке. Шири съеживается, причиняя страдания и деформируя память. По прошествии нескольких дней наказуемый превращается в существо, которое называют манкуртом – рабом того, кто подверг его пытке. Манкурт помнит лишь то, что велит ему помнить хозяин. И напрочь забывает всё остальное, в частности, саму пытку.
С.: У вас богатая фантазия, Гущин. Больше вас не задерживаю.
Г.: Подождите. Просто допустите, что в Шиликтинской долине Мурзамуратов оглушил Лиогинского и подверг его пытке. Сделал из него манкурта, полностью подчиненного своей воле. На раскопе Кипчак отдает манкурту приказ убить нас. Тот справляется лишь наполовину, одной из жертв удается бежать. Мурзамуратов же возвратился, зарыл шурф и сровнял его с землей. Вывел из строя металлоискатель: теперь клад долго не удастся обнаружить, если удастся вообще. А возможно, с помощью манкурта Мурзамуратов изъял клад и перепрятал. Так или иначе, закончив дело, он вернулся в Тараз и дал показания в местных органах.
С.: Ничего более нелепого я не слыхал. И зачем же, по-вашему, ему это было нужно?
Гном
Я не знаю зачем. Не знаю. Но думаю, что этот казахский парень с заносчивым надменным лицом и скупыми плавными жестами был хранителем. Потомственным, так же, как его предки. Они охраняли древние могилы от таких, как мы. По их понятиям, мы были святотатцами, заслуживающими ритуальной смерти. Или порабощения, как ЧК.
Мою версию следователь к рассмотрению не принял. Что ж, я понимаю его. Послезавтра состоится суд присяжных. Я повторю всю историю перед ними. Дай же бог, чтобы семь человек из двенадцати оказались вменяемыми.
Андрей Марченко
О чем не знают мертвецы
Я не стер ее номер.
Называйте меня слабаком, но я не смог. «Когда истреплется электроника мобильного, – думал я, – просто не буду переносить номер. Похороню похожий на гробик телефон, как однажды похоронили ее».
Машу сбили в месте, где никак она не могла находиться. Она уезжала к бабушке и должна была приехать лишь через день. Но на свое горе вернулась раньше.
Так случилось, что я едва не стал свидетелем ее смерти. В кафе у перекрестка, на открытой веранде, дожидаясь клиента, я пил кофе. Вдруг где-то за моей спиной – глухой удар, многоголосый крик. Народ, расслабленный жарой народ вдруг напрягся, побежал.
Слегка расплескав кофе, я тоже сорвался с места. Мои наброски остались лежать в кресле рядом – благо идти оказалось недалеко.
Кто-то требовал вызвать скорую помощь. Я, как и все, выдернул мобильный и как почти все – не набрал номер. С того места, где я стоял, было видно – помощь может не спешить.
Волосы, разметанные по асфальту. Кровь, текущая по бархатной коже, по белоснежному платью.
«Гляди-ка, – думал я. – Ведь точно такое же платье есть у Маши».
Потом – взглянул на лицо, потом – окаменел.
– Кто-нибудь знает погибшую?.. – спрашивал кто-то не к месту усердный.
Погибшую… Я покачал головой. Маша не могла погибнуть, она жива. Мобильный был в руке, и я стал набирать ее номер. Она была вне зоны доступа.
Мысль о катастрофе, о случившемся горе пришла позже, часа через два, когда встреча закончилась. Да, я сумел не отменить встречу.
– А выход есть, и выход наипростейший, – объяснял я клиенту. – Человечество курит столько же, сколько и существует, и лишь каких-то полтора столетия – папиросы.
– Сигары?.. – спросил клиент, разминая в тонких желтых пальцах папиросу.
Закурить ее он не решался – запрет на курение в городе был почти тотальный. Он просто иногда вдыхал аромат запретной трубочки.
