пришлось заставить замолчать.
Пока Леттке вникал в данное дело, внезапно зазвонил телефон, словно тревожнее, чем обычно, как ему показалось с испуга. Он поспешно вышел из полицейской системы, прежде чем поднял трубку.
Адамек собственной персоной.
– Совещание в моем кабинете, – коротко сказал он. – Сейчас, немедленно.
Спустя четверть часа привычный круг лиц сидел вокруг стола в его кабинете. Дверь была закрыта. Кирст закурил свою первую сигарету «Оверштольц». Добришовский важно раскрыл свой ежедневник в кожаном переплете. Мёллер возился со своими толстыми очками.
А Адамек произнес:
– Своим успехом в поиске этой дурацкой студенческой шайки, «Белой розы», мы, по всей видимости, сами прострелили себе ногу.
– Как это? – у всех возник этот вопрос в голове, но озвучил его Густав Мёллер.
– Благодаря этому делу Гиммлер обратил на нас внимание, – объяснил Адамек. – И объявил о своем визите. Рейхсфюрер СС хочет своими глазами увидеть, насколько мы полезны для рейха, и на месте убедиться, не будет ли уместным перевести нас в Берлин и интегрировать с Главным управлением имперской безопасности.
* * *
Когда Хелена пришла на работу в понедельник утром, то обнаружила срочный запрос: по двум именам – Цецилия Шметтенберг и Хайнрих Кюне – вместе с соответствующими номерами телефонов нужно составить список, когда, как часто и как долго эти двое общались друг с другом и когда, как часто и долго они находились в одном и том же месте.
Шметтенберг? Фамилия показалась ей знакомой. Разве это не тот довольно богатый фабрикант? Она посмотрела на бланк заявки. Что может крыться за этим запросом?
Ну, это ее не касалось. В любом случае это обычное дело, для обоих запросов у нее уже есть проверенные схемы, ей оставалось только совместить и откорректировать их. Хотя она и старательно принялась за дело, поскольку примечание о срочности указывало на повышенную важность, не прошло и десяти минут, как Хелена нажала команду запуска.
Пока запрос обрабатывался, ее мысли вернулись к ужасным прошедшим выходным. Практически всю оставшуюся субботу и отец, и мать пели хвалебные песни этому ужасному Лудольфу фон Аргенслебену, просто невыносимо! А потом в воскресное утро он еще и позвонил, причем на телефон отца, хотел поговорить с ней!
На что она замахала руками, показывая, что ее здесь нет.
Ох. Совершенно неверная реакция. Хвалебные песни превратились в поучения, в проповеди о планировании жизни, разговоры о том, что она не будет вечно молодой и не должна совершить ошибку, задумываясь о том, чего ожидает от жизни, только тогда, когда уже станет поздно. У женщин есть свой срок годности, со всей серьезностью объясняла ей мать, да еще и природное предназначение – рожать детей и заботиться о семье.
Вечером Лудольф еще раз попытался поговорить с ней, и к тому моменту они сумели на нее надавить, так что Хелена подошла к телефону.
Состоялся всего лишь короткий разговор, ничего значимого. Он выразил благодарность за то, что смог с ней познакомиться, а потом своим неприятно высоким голосом, звучание которого даже по телефону спровоцировало у Хелены мурашки, пожелал узнать, может ли он вывезти ее на концерт или спектакль или, может быть, она предпочтет отправиться с ним на прогулку на прекрасную немецкую природу?
Нехорошо же отказаться сразу и от одного, и от другого – или? При мысли о посещении концерта, который обязательно состоится вечером, она представила себе, что потом Лудольф повезет ее домой, посреди ночи, и, чего доброго, в знак благодарности станет рассчитывать на прощальный поцелуй, и эта картина была настолько ужасна, что прогулка средь бела дня показалась ей меньшим злом и она согласилась на прогулку, хотя и с неприятным чувством в области желудка.
Единственный светлый момент, – он не навязал ей встречу сразу, а объявил, что сообщит об этом позже, как только у него появится ясность относительно других ближайших встреч. Война, сказал он, теперь требует от всех немцев полной отдачи и потому – главный приоритет.
Она дала ему свой номер телефона, он попросил ее, и, диктуя, не могла избавиться от ощущения, что он давно ему известен.
Какие еще встречи могут быть у такого, как Лудольф фон Аргенслебен? Хелена положила пальцы на клавиши и глубоко вздохнула. Проще всего посмотреть, что о нем обнаружится в хранилищах данных. Возможно, он пользуется ежедневником на своем телефоне? Или использует службу хранилища данных?
Конечно, это – нарушение правил. Так же как нарушение – шпионить за Леттке.
Только это было нечто другое. Леттке начальник, коллега, к тому же в этом отношении его никак нельзя назвать невинным. Лудольф, напротив, большая шишка, человек, вращающийся в высших кругах власти. Шпионить за таким может быть очень опасно.
Не говоря уже о том, что, возможно, она узнает вещи, о которых предпочла бы ничего не знать.
И тем не менее – соблазн был велик. Несколько строк, набранных быстро…
Но Хелена убрала руки с клавиатуры, сложила их на коленях, устояв перед искушением.
По крайней мере на сегодня.
* * *
Сообщение Адамека, подумал Леттке, похоже на взрыв бомбы: мощный хлопок, затем миг оцепенения, когда все затихает или кажется таковым, – а потом возбужденная суета, чтобы спасти то, что еще можно спасти.
– Перевезти ведомство в Берлин? – воскликнул Добришовский. – Чистое безумие! Одно то, скольких усилий будет стоить транспортировка хранилищ данных! А что потом, в Берлине? В городе, на который сбрасывают бомбы раз в пару ночей?
– Да, – поддержал Мёллер, – если уж на то пошло, наверное, правильнее перевести РСХА в Веймар.
– А что будет с аварийными системами? – добавил Добришовский. – Мы их должны выкопать и тоже отвезти в Берлин?
– Они могут остаться там же, где и сейчас, – вставил замечание Кирст. – Благодаря новым линиям связи расстояние больше не представляет собой проблемы. Техника же все-таки развивалась со времен кайзеровской империи.
Адамек поднял руку в ожидании, когда общее волнение уляжется. Затем произнес:
– Абсолютно с вами согласен. Боюсь только, это не те аргументы, которые произведут впечатление на такого человека, как Генрих Гиммлер. Всем известно, что у него срабатывает аллергическая реакция, когда кто-то говорит, что что-то «невозможно» или «очень сложно». По его мнению, бояться трудностей или держаться от них в стороне, скажем так, не по-арийски.
У всех на лицах появилось огорчение. Они обменялись растерянными взглядами, потом Кирст задал вопрос:
– С другой стороны – а что, собственно, произойдет плохого, если нас переведут в Берлин?
– Возможно, ничего, – ответил Адамек. – Но улучшением для всех нас это наверняка не станет.
– Но, может быть, для рейха?
Адамек потянулся, заложил руки за голову и, устремив взгляд вверх, начал рассуждать вслух:
– Станет ли от этого лучше рейху? Разумеется, не нам решать, но порассуждать об этом мы все-таки можем. Потому что – когда я смотрю на Германский рейх, мне бросается в глаза, что его административная
