Конечно, можно им рассказывать об этом. Выйти на улицу, хватать каждого за рукав и держать, пока все не выскажу. И ведь они меня поймут, на то и джуэйнизм. Поймут, но вдумываться не станут, отложат впрок где-нибудь на задворках памяти, а извлечь оттуда потом будет лень или недосуг.
Будут предаваться все тем же дурацким занятиям, развлекаться все теми же бессмысленными хобби, которые заменили им труд. Рендолл с его отрядом шалых роботов ходит и упрашивает соседей, чтобы позволили переоборудовать их дома. Бэлентри часами изобретает новые алкогольные напитки. Ну, а Джон Вебстер убивает двадцать лет, копаясь в истории единственного города Земли».
Тихо скрипнула дверь, и Вебстер обернулся. В комнату неслышно вошел робот.
— Да, в чем дело, Оскар?
Робот остановился — туманная фигура в полумраке кабинета.
— Пора обедать, сэр. Я пришел узнать…
— Что придумаешь, то и годится, — сказал Вебстер, — Да, Оскар, положи-ка дров в камин.
— Дрова уже положены, сэр.
Оскар протопал к камину, наклонился, в его руке мелькнуло пламя, и щепки загорелись.
Понурившись в кресле, Вебстер глядел, как огонь облизывает поленья, слушал, как они тихо шипят и потрескивают, как в дымоходе просыпается тяга.
— Красиво, сэр, — сказал Оскар.
— Тебе тоже нравится?
— Очень нравится.
— Генетическая память, — сухо произнес Вебстер. — Воспоминание о кузнице, в которой тебя выковали.
— Вы так думаете, сэр?
— Нет, Оскар, я пошутил. Просто мы с тобой оба анахронизмы. Теперь мало кто держит камины. Незачем. А ведь есть в них что-то, что-то чистое, умиротворяющее.
Он поднял глаза на картину над камином, озаряемую колышущимся пламенем. Оскар проследил его взгляд.
— Как жаль, сэр, что с мисс Сарой все так вышло, — сказал он.
Вебстер покачал головой:
— Нет, Оскар, она сама так захотела. Покончить с одной жизнью и начать другую. Будет лежать там, в Храме, и спать много лет, и будет у нее другая жизнь. Причем счастливая жизнь, Оскар. Потому что она ее сама задумала.
Его мысли обратились к давно минувшим дням в этой самой комнате.
— Это она писала эту картину, Оскар. Долго работала, все старалась поточнее передать то, что ее занимало. Иной раз смеялась и говорила мне, что я тоже здесь изображен.
— Я не вижу вас, сэр, — сказал Оскар.
— Верно, меня там нет. А впрочем, может быть, и есть. Не весь, так частица. Частица моих корней. Этот дом на картине — усадьба Вебстеров в Северной Америке. А я тоже Вебстер, но как же я далек от этой усадьбы, как далек от людей, которые ее построили.
— Северная Америка не так уж далеко, сэр.
— Верно, Оскар. Недалеко, если говорить о расстоянии. В других отношениях далеко.
Он почувствовал, как тепло камина, наполняя кабинет, коснулось его.
…Далеко. Слишком далеко — и не в той стороне.
Утопая ступнями в ковре, робот тихо вышел из комнаты.
«Она долго работала, все старалась поточнее передать то, что ее занимало».
А что ее занимало? Он никогда не спрашивал, и она ему никогда не говорила. Помнится, ему всегда казалось, что, вероятно, речь идет о дыме — как ветер гонит его по небу; об усадьбе — как она приникла к земле, сливаясь с деревьями и травой, укрываясь от надвигающегося ненастья.
Но, может быть, что-нибудь другое? Какая-нибудь символика, какие-нибудь черты, роднящие дом с людьми, которые его строили.
Он встал, подошел ближе и остановился перед камином, запрокинув голову. Теперь он различал мазки, и картина смотрелась не так, как на расстоянии. Видно технику, основные мазки и оттенки — приемы, которыми кисть создает иллюзию.
Надежность. Она выражена в самом облике крепкого, добротного строения. Стойкость. Она в том, что здание словно вросло в землю. Суровость, упорство, некоторая сумрачность…
Целыми днями она просиживала, настроив видеофон на усадьбу, прилежно делала эскизы, писала не спеша, часто сидела и просто смотрела, не прикасаясь к кистям. Видела собак, по ее словам, видела роботов, но их она не изобразила, ей нужен был только дом. Одно из немногих сохранившихся поместий. Другие, веками оставшиеся в небрежении, разрушились, вернули землю природе.
Но в этой усадьбе были собаки и роботы. Один большой робот, по ее словам, и множество маленьких.
Вебстер тогда не придал этому значения — был слишком занят.
Он повернулся, прошел обратно к столу.
Странно, если вдуматься. Роботы и собаки живут вместе. Один из Вебстеров когда-то занимался собаками, мечтал помочь им создать свою культуру, мечтал о двойной цивилизации человека и пса.
В мозгу мелькали обрывки воспоминаний. Смутные обрывки сохранившихся в веках преданий об усадьбе Вебстеров. Что-то о роботе по имени Дженкинс, который с первых дней служил семье Вебстеров. Что-то о старике, который сидел на лужайке перед домом в своей качалке, глядя на звезды и ожидая исчезнувшего сына. Что-то о довлеющем над домом проклятии, которое выразилось в том, что мир не получил учения Джуэйна.
Видеофон стоял в углу комнаты, словно забытый предмет обстановки, которым почти не пользуются. Да и зачем им пользоваться — весь мир сосредоточился здесь, в Женеве.
Вебстер встал, сделал несколько шагов, потом остановился. Номера-то в каталоге, а где каталог? Скорее всего, в одном из ящиков стола.
Он вернулся к столу, начал рыться в ящиках. Охваченный возбуждением, он рылся нетерпеливо, словно терьер, ищущий кость.
Дженкинс, робот-патриарх, потер металлический подбородок пальцами. Он всегда так делал, когда задумывался, — бессмысленный жест, нелепая привычка, заимствованная у людей, с которыми он так долго общался.
Его взгляд снова обратился на черного песика, сидящего на полу рядом с ним.
— Так ты говоришь, волк вел себя дружелюбно? — сказал Дженкинс, — Предложил тебе кролика?
Эбинизер взволнованно заерзал.
— Это один из тех, которых мы кормили зимой. Из той стаи, которая приходила к дому и мы пытались ее приручить.
— Ты смог бы его узнать?
Эбинизер кивнул:
— Я запомнил его запах. Я узнаю.
Сыщик переступил с ноги на ногу.
— Послушай, Дженкинс, задай ты ему взбучку! Ему положено было слушать тут, а он убежал в лес. Что это он вдруг вздумал гоняться за кроликами…
— Это ты заслужил взбучку, Сыщик, — строго перебил его Дженкинс. — За такие слова. Тебя придали Эбинизеру, ты его часть. Не воображай себя индивидом, ты всего-навсего руки Эбинизера. Будь у него свои руки, он обошелся бы без тебя. Ты ему не наставник и не совесть. Только руки, запомни.
Сыщик возмущенно зашаркал ногами.
