Эбинизер еще плотнее вжался в пол, из его глотки невольно вырвался слабый визг.
Джон Вебстер сел прямо.
— Кто там? — спросил он.
Эбинизер оцепенел, только сердце отчаянно колотилось.
— Кто там? — снова спросил Вебстер, заметил пса и произнес уже гораздо мягче: — Входи, дружище. Давай входи.
Эбинизер не двигался.
Вебстер щелкнул пальцами.
— Я тебя не обижу. Входи же. А где все остальные?
Эбинизер попытался встать, попытался ползти, но кости
его обратились в каучук, кровь — в воду. А человек уже шагал через кабинет прямо к нему.
Эбинизер увидел, как человек нагибается над ним, ощутил прикосновение сильных рук, потом вознесся в воздух. И запах, который он уловил из-за двери, — одуряющий запах бога — распирал его ноздри.
Руки прижат и его к незнакомой материи, которая заменяла человеку мех, затем послышался ласковый голос. Эбинизер не разобрал сразу слов, только почувствовал: все в порядке.
— Пришел познакомиться, — говорил Джон Вебстер, — Улизнул, чтобы познакомиться со мной.
Эбинизер робко кивнул:
— Ты не сердишься?.. Не скажешь Дженкинсу?
Вебстер покачал головой.
— Нет, не скажу Дженкинсу.
Он сел, и Эбинизер устроился на его коленях, глядя на его лицо, волевое, изборожденное складками, которые казались еще глубже в неровном свете каминного пламени.
Рука Вебстера поднялась и стала гладить голову Эбинизера, и Эбинизер заскулил от восторга, переполнявшего его псиную душу.
— Все равно что вернуться на родину, — говорил Вебстер, обращаясь к кому-то другому. — Как будто ты надолго куда-то уезжал и наконец вернулся домой. Так долго дома не был, что ничего не узнаешь. Ни обстановку, ни расположение комнат. Но чувство родного дома владеет тобой, и ты рад, что вернулся.
— Мне здесь нравится, — сказал Эбинизер, подразумевая колени Вебстера, но человек понял его по-своему.
— Еще бы, — отозвался он, — Для тебя это такой же родной дом, как для меня. Даже больше, ведь вы оставались здесь и следили за домом, а я о нем позабыл.
Он гладил голову Эбинизера, теребил его уши.
— Как тебя звать? — спросил он.
— Эбинизер.
— И чем же ты занимаешься, Эбинизер?
— Я слушаю.
— Слушаешь?
— Ну да, это моя работа. Ловить слухом гоблинов.
— И ты их в самом деле слышишь?
— Иногда. Я не очень хороший слухач. Начинаю думать про кроликов и отвлекаюсь.
— Какие же звуки издают гоблины?
— Когда какие. Когда ходят, когда просто тюкают. Иногда говорят. Только они чаще думают.
— Постой, Эбинизер, а где же находятся эти гоблины?
— А нигде, — ответил Эбинизер. — Во всяком случае, не на нашей Земле.
— Не понимаю.
— Это как большой дом. Большой дом, в котором много комнат. Между комнатами двери. Из одной комнаты тебе слышно, есть ли кто в других комнатах, но попасть к ним ты не можешь.
— Почему же не можешь? — возразил Вебстер, — Открыл дверь и вошел.
— Но ты не можешь открыть дверь. Ты даже не знаешь про нее. Тебе кажется, что твоя комната — одна во всем доме. И даже если бы ты знал про дверь, все равно не смог бы ее открыть.
— Ты говоришь про разные измерения.
Эбинизер озабоченно наморщил лоб.
— Я не знаю такого слова — «измерение». Я объяснил тебе так, как Дженкинс нам объяснял. Он говорил, что на самом деле никакого дома нет, и комнат на самом деле нет, и те, кого мы слышим, наверно, совсем не такие, как мы.
Вебстер кивнул своим мыслям. Вот так и надо действовать. Не торопясь. Не обескураживать их трудными словами. Пусть сперва схватят суть, потом можно вводить более точную, научную терминологию. И скорее всего, она окажется искусственной. Ведь уже есть название. Гоблины — то, что за стеной, то, что слышишь, а определить не можешь, жители соседней комнаты.
«Гоблины.
Берегись, не то гоблин тебя заберет».
Такой подход у человека. Он чего-то не может понять. Не может увидеть. Не может пощупать. Не может проверить. Все — значит, этого нет. Не существует. Значит, это призрак, вурдалак, гоблин.
«Тебя гоблин заберет…»
Так проще, удобнее. Страшно? Да, но при свете дня можно про них забыть. И ведь они тебя не преследуют, не донимают. Если очень постараться, можно внушить себе, что их нет. Назови их призраками, гоблинами, и можно даже посмеяться над ними. При свете дня.
Горячий шершавый язык лизнул подбородок Вебстера, и Эбинизер заерзал от восторга.
— Ты мне нравишься, — сказал он. — Дженкинс никогда меня так не держал. Никто так не держал.
— У Дженкинса много дел, — ответил Вебстер.
— Конечно, — подтвердил Эбинизер. — Он сидит и все записывает в книгу. Что мы услышали, псы, и что нам нужно сделать.
— Ты что-нибудь знаешь про Вебстеров? — спросил человек.
— Конечно. Мы про них все знаем. Ты тоже Вебстер. Мы думали, их уже не осталось.
— Остались. И один все время здесь был. Дженкинс тоже Вебстер.
— Он нам никогда об этом не говорил.
— Еще бы.
Дрова прогорели, и в комнате стало совсем темно. Язычки пламени, фыркая, озаряли стены и пол слабыми сполохами.
И было что-то еще. Тихий шорох, тихий шепот, вобравший в себя нескончаемые воспоминания и долгий ток жизни — две тысячи лет. Дом, который строился на века и простоял века, который должен был стать родным очагом и до сих пор остается родным. Надежный приют, который обнимает тебя теплыми руками и ревниво прижимает к сердцу.
В мозгу отдались шаги — шаги из далекого прошлого, шаги, отзвучавшие навсегда много столетий назад. Поступь Вебстеров. Тех, которые ему предшествовали, тех, которым Дженкинс прислуживал со дня их рождения до смертного часа.
История. Его окружала история. Она шелестела гардинами, стлалась по половицам, хоронилась в углах, глядела со стен. Живая история, которую чувствуешь нутром, воспринимаешь кожей, — пристальный взгляд давно угасших глаз, вернувшихся из ночи.
«Что, еще один Вебстер? Дрянцо. Пустышка. Выдохлась порода. Разве мы такими были? Последыш».
Джон Вебстер поежился.
— Нет, не последыш, — возразил он, — У меня есть сын.
«Ну и что из того? Сын, говорит. А много ли он стоит,
этот сын…»
Вебстер вскочил с кресла, уронив Эбинизера на пол.
— Неправда! — закричал он. — Мой сын…
И снова опустился в кресло.
Его сын — в лесу, играет луком и стрелами, забавляется.
«Хобби», — сказала Сара, прежде чем подняться в Храм, чтобы сто лет смотреть сны.
Хобби. А не деятельность. Не профессия. Не насущная необходимость.
Развлечение. Ненастоящее занятие. Ни то ни се. В любую минуту брось, никто даже и не заметит.
