Д.В.: Насчет жестокости… да, ограничители необходимы, это здраво. Худо, когда человек растет с уверенностью в том, что жизнь — кровь, дерьмо, бабки и больше ничего. Шухартизацию всей России не приветствую. А русское викторианство — это прежде всего тяга к эстетическим образцам нашего XIX столетия или, может быть, самого начала ХХ-го; еще, пожалуй, попытки перенести эти образцы в будущее. В качестве примера можно привести повести Елены Хаецкой «Из записок корнета Ливанова».
Если резюмировать: картины ближайшего будущего, буквально на полстолетия вперед — товар, который опять вырос в цене. В этой теме стоит работать.
А.Ш.: Шухартизация — это сильно сказано. По мне, так Рэдрик Шухарт при всей своей брутальности и противоречивости — один из самых симпатичных персонажей Стругацких. Меня куда больше пугает тоже по-своему симпатичный герой «Выбраковки». А в теме работать, конечно, стоит. Вот только сочинителям всех времен и народов лучше всего удаются картины нежелательного будущего. Скорее всего, это как-то связано с нашей психофизиологической сущностью — как писательской, так и читательской.
Д.В.: Так ить… плохо работаем.
Почему подавляющее большинство нынешних авторов, пишущих о будущем, с одной стороны, ратуют за необходимость возрождения утопии, а с другой, по-прежнему изображают будущее России в очень мрачных, депрессивных тонах? Может, все дело в инерции: привыкли за десятилетие безвременья писать антиутопии?
Борис РУДЕНКО:Всякий автор пишет либо то, о чем хочет сам, либо по государственному заказу. Понятно, что заказывать утопию сегодня государство не станет. Очень забавная получится «Утопия»: благородные олигархи, честные политики, бескорыстные чиновники, а также неподкупные милиционеры и судьи. Ну и бесконечно мудрый Президент. Бандитов, которые на сегодняшний момент фактически управляют большей частью страны, конечно, нет. Перевоспитались ли, повесились ли от угрызений совести — неважно.
Смешно. Но по-другому не получится. Если фантастика — почти всегда экстраполяция сегодняшнего дня в завтрашний, то уж утопия — непременно! А сегодня как ни экстраполируй, как ни прикидывай — все одно. Когда государство погибает, о хорошем не сочиняется.
Никто Стругацким «Полдень» не заказывал, денег не обещал, они совершенно искренне нарисовали будущее, какое страстно желали видеть. У них была мечта. У нас у всех была мечта и крохотная надежда на ее осуществление.
Теперь нам объяснили, что надеялись напрасно, теория оказалась ложной, царство божие на земле в форме коммунистического рая недостижимо. Не до «Полдня» нынче России.
Но вот что удивительно: после прошлых (и длящихся) лет безвременья, сделалось ясно, что для нормального человека (того, для кого слова «совесть», «честь», «доброта», «сострадание» не потеряли смысла до сих пор) альтернативы миру Полдня, в общем-то, нет. Общество, в котором царствуют нелюди, обречено на гибель. Что сейчас, к величайшему сожалению, с нами и происходит. Не до мечтаний о светлом и прекрасном сегодня людям, заботящимся о выживании. Но человек не умеет жить без мечты. Он все равно будет мечтать о мире справедливом и добром — даже если отсутствует малейший шанс его достичь. Нет, жанр утопии не умрет. Только чтобы он снова стал востребован, нужно немало времени…
Владимир МИХАЙЛОВ:Почему у нас не возникает утопий, хотя все признают, что как раз сейчас такие произведения оказались бы очень кстати — у нас, в России, особенно? Можно быть уверенным в том, что появление таких вещей приветствовали бы многие читатели — и не только давние любители и ценители фантастики.
Наверное, все дело в том, что мало осознавать нужность, может быть, даже необходимость чего-то. Для того, чтобы это «что-то» возникло, требуется хотя бы минимум условий, в которых такое возникновение возможно.
Мы сегодня, кажется, не можем при всем желании. То есть пытаться, конечно, не грех, но мне думается, что серьезных результатов не получится. Даже если писать, не думая о том, как это будет оценено издателями; писать «в стол», как говорится.
Почему?
В общем, по той же причине, по какой мы не можем справиться с коррупцией, хотя все, сверху донизу, понимаем и на себе чувствуем ее губящее страну влияние; по этой же причине не можем создать независимое и справедливое правосудие — хотя и этого нам очень хотелось бы. Не можем просто потому, что не можем. Не хватает многого: решимости, политической воли, исторического опыта, но прежде всего — четкого представления о том, как же это сделать. Эта технология для нас пока что остается недоступной.
То же самое с утопией — с литературой о светлом, счастливом будущем.
Сколько ни фантазируй, в какую галактику ни переноси действие — все равно писать мы можем только о себе, о России, и отправной точкой для нашей фантазии всегда будет наше сегодня. Можно, конечно, пытаться совершенно оторваться от реальности, но в таком случае написанное останется абстракцией, никого ни в чем не убедит и, значит, ни на что и ни на кого не повлияет. Зачем тогда ее писать? Тогда уж лучше придумать кого-нибудь вроде Гарри Поттера или старика Хоттабыча в федеральном масштабе. Люди обоснованно назовут это враньем. А ведь фантастика никогда не была всего лишь враньем, и к ней полностью относится пушкинское «Сказка ложь, да в ней намек…».
А знаем ли мы сегодня — на что намекать? Иными словами — куда идет Россия, к чему и, главное, как она хочет прийти?
Это фундаментальные, очень глубокие вопросы, и чтобы найти варианты ответов на них, нужна очень серьезная, я бы сказал — научная работа. Философски-политически-экономически-психологическая. Она требует многих сил и времени. Углубления во множество проблем. Утопия должна быть правдоподобной, логически обоснованной, сколь бы ни были фантастическими ее конструктивные элементы. И еще: автор, работающий над утопией, обязан быть искренним и глубоким оптимистом; он сам прежде всего должен верить в великолепие нашего будущего. Иначе вещь вряд ли удастся.
И оптимизм этот должен быть обоснованным.
Утопия относится к фантастической литературе главным образом по формальным признакам. А по сути своей она неизбежно принадлежит к другой литературе, а именно — социально-политической. И является экстраполяцией в будущее существующих в современном обществе признанных, принятых им социально-политических, в том числе национальных идей.
