— Видачь, Фрэнк! Видачь! — заорал чернобородый портальщик.
Уже десятки камер были направлены на пирамиду. В воздухе вертелся глайдер с голограммой «Глобал», стремясь запечатлеть происходящее.
— Новые врата! Новые врата! — закричал вдруг чернобородый и, подхватив камеру, рванулся к пирамиде.
Пока он проталкивался через толпу, пока бежал наверх, те, последние из отважившихся совершить подъем вместе с команданте, исчезли в храме. Внезапно сильный порыв ветра ударил портальщику в лицо, он увидел, как легкий мусор: шуршащие обертки, пустые бутылочки и прочая дрянь, оброненные участниками марша,— разлетелся во все стороны, будто кто-то огромный дунул изо всей силы, очищая древнюю пирамиду. Портальщик едва не упал и присел на ступени. Но ветер так же мгновенно стих, как и налетел. Все успокоилось. Только рокот голосов внизу все нарастал. Портальщик поднялся и зашагал наверх, сначала медленно, с опаской, потом все быстрее и быстрее. Достиг вершины и подошел к храму. Осторожно, с бешено бьющимся сердцем заглянул внутрь, ожидая увидеть что-то похожее на синее вращение, какое видел он в воротах Януса. Но здесь ничего не было — полумрак и вековой покой. Можно было подумать, что все эти люди, только что поднявшиеся по лестнице и вошедшие в храм, пригрезились.
Тем временем со всех сторон к храму неслись тени — это сверху из глайдеров спускались автономные капсулы.
Портальщик заметил эмблему врат на борту одного из глайдеров.
Стражи!
В следующий миг его оттеснили. Стражи взяли храм в кольцо, и двое, неся на плечах черные ящики с какой-то аппаратурой, вошли в храм. Тут же вход будто задернули матовой пленкой, а стражи стали медленно продвигаться вперед, выставив серебристые раструбы, сплетенные из ажурной проволоки. Так они двигались, пока не прошли весь храм насквозь. Никто не провалился, не исчез. Никто даже не потерял сознания. Врат внутри не было.
Но те люди, что поднялись с команданте на пирамиду, исчезли.
1
Рен Сироткин шел по тропинке, опираясь на суковатую палку. За последние годы он сильно сдал, хотя и проводил немало времени в крепости.
Дом, сложенный из мощных стволов лиственницы, стоял на окраине поселка. Он походил на другие: с узкими оконцами, одноэтажный. Только обширная терраса, тянувшаяся вдоль всей западной стены, отличала это строение от прочих. Хозяин сидел в плетеном кресле. Снизу, с дорожки, было не ясно, чем он занят.
— Здравствуйте, Виктор Павлович! — окликнул хозяина дома рен. — Как поживаете?
Виктор поднял голову:
— Вы же и сами знаете, что дерьмово. Зачем спрашиваете?
— Может быть, пригласите войти? — улыбнулся рен.
— Заходите. Я не запираю дверь.
Рен поднялся по лесенке на террасу. Теперь он увидел, что Виктор держит на коленях старую затрепанную книгу. За прошедшие годы бывший портальщик сильно изменился: волосы почти полностью поседели, лицо приобрело мрачное, какое-то застывшее выражение, а несколько рваных шрамов на щеках и подбородке, давние, уже успевшие побелеть, придавали ему вид настоящего дикаря.
— Сейчас середина мая. Все жители заняты огородами, а вы...
— Все, что мне нужно, я уже посадил,— отрезал Ланьер.
Сироткин опустился в скрипучее рассохшееся кресло.
— Сколько лет прошло? — спросил. — Вы помните?
— Конечно, помню. Двенадцать. И пять лет с того лета, когда мары напали на наш поселок и запалили дом старосты.
— Почему вы отказываетесь жить при дворе герцога? — спросил рен.
— В отличие от вас я терпеть не могу придворную жизнь. Как ваши правнуки и правнучки?
— С каждым днем растут и хорошеют.
— Наследные принцы Валгаллы,— усмехнулся Виктор. — Занятно, здесь мы точно знаем, что бессмертие гарантировано. Лишь самоубийцы не имеют права возродиться. Но все же я бы предпочел ничто, если бы мне позволили выбирать.
Рен вздохнул. Женька, чтобы дети росли нормальными и взрослели в положенный срок, а не превращались в маленьких старичков, все время жила в хроно-постоянной зоне. Так что никакого продления жизни ни в два, а тем более в три раза для нее не предвиделось.
— Предложили бы выпить старику,— кашлянув, сказал Сироткин.
— Пейте. Графин на столе. Вон и стаканы. Тот, зеленый, кажется, чистый. А может, и нет.
Рен налил себе из графина воды.
— Как вы думаете, почему герцог пригласил меня в этот мир?
— Чтобы вы делали его абсолютизм просвещенным. Говорят, вам это удалось. Я слышал про университет...
— Наверное, я неправильно задал вопрос. Надо было спросить: знаете ли вы, почему я согласился приехать сюда?
— Вы хотите, чтобы я ответил, или это вопрос риторический?
— Хочу, чтобы вы ответили, Виктор Павлович.
— Ну что ж,— Виктор посмотрел куда-то поверх головы рена. — Вы — один из ведущих специалистов по теории врат. У меня на коленях лежит книга Хомушкина. Ваше имя там упомянуто, и не раз. Вы знали, что врата расколоты, и решили их привести в надлежащий вид. Вы сказали себе: «Если слухи подтвердятся, и вторые врата действительно существуют, значит, это только две половинки врат, и их можно, воздействуя на морталы, снова закрыть». Так ведь?
— Как вы догадались?
— Я же портальщик, эмпат. И я сын герцога. Еще я умею вытаскивать из людей их маленькие тайны. Ну а дальше... совсем просто. Как только вы поняли, что вторые врата существуют, вы уже не сомневались, что ваша теория верна. Вы захотели врата закрыть. Как рен, наставник, человек, априори ответственный за других, посчитали, что должны очутиться в Диком мире, когда врата закроются. Вам было стыдно оставаться в Вечном мире, поскольку вы распорядились судьбами людей, их о том не спросив.
— Я выбрал отнюдь не худшую сторону.
— Но я-то не имел права выбрать! — вспылил Ланьер.
— Не могу сказать, что вы полностью правы. Но что-то в ваших рассуждениях есть.
Виктор встал, прошел по террасе.
— Знаете, я шел много лет назад один по лесу, без оружия, на метеостанцию, где потом меня чуть не убили, и встретил в лесу лося. Огромный зверь прошествовал мимо меня. А я стоял подле дерева с бешено бьющимся сердцем и хохотал. Я подумал тогда: «Эдем»! Ну да, Даниил Петрович! Мы нашли Эдем! Нам вновь открыли туда врата. А мы превратили их в ворота войны. Если бы мы сделали этот мир другим, нас ждал бы после смерти рай. Всех, кроме самоубийц. Потому что и рай, и ад — только тени этого мира. И ад, и рай — один на всех. Воздаяние свершится для всех и каждого. Неважно, был ли ты праведником или грешником, у всех одна судьба. Сортировкой никто заниматься не намерен. Есть общий вход, врата распахнуты — заходите. Все ответят за грехи всех — никому не удастся спастись в своей маленькой скорлупке праведника. Бурлаков надеялся крепостью пересилить агрессивность скалы. Но не преуспел.
