У нас в квартире...
— Да где я??? — очнулась она наконец. — Что тут вообще происходит??
— Ну, как где, — почесал Василий в затылке, — на болотах мы...
— Что у черного лесу, — добавил он, видя, как округлились девичьи глаза.
— На каких еще болотах? — запнувшись, спросила она.
— На обыкновенных, какие еще болота бывают? Тебя звать то как?
— Э... Катя, — выдавила из себя девушка. — А ты кто?
— Я то? — задумчиво переспросил Вася. — Кузнец здешний. Васька Запрудный.
— Очень приятно, — на автомате сказала Катя.
— Чего тебе приятно? — не понял кузнец.
— Познакомиться приятно, — Катя все еще не верила в происходящее, мозг работал на чистых рефлексах.
— Это хорошо, что приятно, — по своему переложил Вася. — Смирная, значит будешь. Люблю таких.
— Чего ты там себе любишь? — В Катиной голове что-то со щелчком встало на место.
— Смирных люблю, — зевнул Вася. — Покладистых, не балованных... Послезавтра к работе приставлю, а сейчас спи давай.
Катя только успела набрать воздуха, чтобы сообщить, что она думает о предпочтениях кузнеца, но тот сунул лучину в чан с водой и в избе стало темно и страшно до чертиков.
«Это все-таки сон», — настраивала себя Катя на позитив по системе Юлии Золотаревой, — «Завтра проснусь в палате, под ИВЛ, и все будет хорошо...»
Она забралась на лавку, запахнулась в овчину, поджала ноги и, восстановив дыхание по специальной методике зороастрийцев, быстро заснула.
Разбудили ее не свет не заря. Грохнули чем-то железным, и она тут же вскочила, словно ужаленная.
— Сходи, умойся, да завтракать, — прогудел Вася, гремя ухватом в печи. Он ловко подхватил им громадную сковороду и перенес на низенький чурбачок в центре стола.
Катя огляделась еще раз. Изба, овчина, кузнец, серые сумерки за невысоким оконцем, по ногам гуляет сквозняк из-под неплотно прикрытой двери. Короче говоря, никаким позитивом вокруг не пахло. Ни больничной палатой, ни ИВЛ, ни капельницей. Зато одуряюще шкворчала яичница на сале, вкусно затмившая собой кислый избяной перегар.
— А где здесь туалет? — обалдело спросила Катя, забыв про «Доброе утро».
— Нужник, что ли? — равнодушно переспросил Вася, щипцами выхватывая тлеющее полено из зева печи. — С крыльца налево...
— Выкинь на костровище, — протянул он Кате дымящиеся щипцы, — да на ноги в сенях опорки приладь.
Катя в ужасе подхватила сунутые ей тяжеленные клещи и тут же пустилась с ними в пляс, пытаясь удержать разбрасывающую искры головешку.
— Избу мне не спали, — нахмурился Вася, — заполошная!
Он распахнул перед нею дверь, едва успев отобрать летевшие ему в живот клещи.
— Тьфу, безрукая, — вздохнул кузнец, выпроваживая Катю в темные сени.
Брезгливо всунув ноги в какое-то подобие галош, та выскочила на крыльцо и замерла.
Вокруг было гнетущее ничего. Плотный туман струился меж елей, наполняя душу тоскливой, жить не хочется, сыростью. Пахло болотом, малярией, гнусом и комарами размером с коня. Она бы немного поплакала над печальной судьбой, но природа брала свое, и Катя повернула налево.
— Аааа! — тут же заорала она благим матом, когда из тумана выступила лошадиная голова. Всхрапнула и тут же убралась обратно в туман.
В длинной до пят грубой рубахе на голое тело, в заскорузлых опорках, Катя бросилась к одиноко стоящей будочке. Ей доводилось бывать в деревенских санитарных сооружениях. Криво сколоченных, с обязательным окошком-сердечком в дверях и непременным лопухом, красноречиво разлапившим широкие листья направо от входа.
На удивление внутри было чисто, вместо напольной дыры наличествовал трон с круглой деревянной крышкой, с потолка свисал пучок сухих запашистых растений — местный дезодорант.
Закончив утренние процедуры омовением ледяной водой из подобия рукомойника, Катя влетела в жаркую горницу.
За столом восседал кузнец Василий и уписывал за обе щеки яичницу со своей половины огромной сковороды, заедая ломтем хлеба толщиной с руку.
Он кивнул Кате на противоположную сторону стола, протянул трехзубую железную вилку, кусок хлеба и луковицу.
— Ешь, — коротко сказал он и до конца трапезы не произнес больше ни слова.
«Когда я ем, я глух и нем» — процитировала про себя Катя цитату своего гуру и благоразумно принялась за яичницу. Высказывать детине «косая сажень в плечах» претензии о вредном холестерине ничуть не хотелось.
То ли изменилось что-то в самой, то ли здешние куры несли яйца, достойные брать награды на международных гастрономических выставках, но вкуснее глазуньи Кате в жизни своей кушать не приходилось.
Конечно не последнюю роль сыграл и аппетит молодого тела, спущенного с поводка здорового образа жизни имени Юлии Золотаревой. Если бы кто-нибудь заикнулся, что Катя в одну моську способна схомячить настолько обильный завтрак, она бы сморщила хорошенький носик и покрутила пальчиком у виска. К окончанию трапезы Катя вполне уже осознала, что жизнь ее поделилась на «до», и теперешнюю. Будучи девочкой разумной, практичной и целеустремленной, ей, как дважды два — четыре было ясно, что жить придется по новым правилам, понятиям и законам принявшего ее мира.
Вкусный, обильный завтрак придал сил и веру в прекрасное будущее. Деликатно рыгнув — Катя где-то вычитала, что это такое уважение повару в примитивных мирах, она привалилась спиной к стене, ласково смотря на Василия. Здоровенного, кряжистого, с пудовыми кулаками... Таких мальчиков она обводила на раз.
В свое время она прочла немало книг про попаданцев в прошлое, и внутренне она была готова совершить головокружительную карьеру.
— Спасибо, Вася! — лучезарно улыбнулась она.
— На здоровьице, — буркнул тот, рассматривая свою гостю.
— Какая то хлипкая, малокровная, — с сомнением рассуждал он, закончив осмотр. — Ни тела пышного, ни лица румяного....
— Чьих будешь? — спросил он потерявшуюся Катю.
— Что значит — «чьих»? — опешила та.
— Кому служила? — по лицу кузнеца перекатились желваки. — Городским? Аль сельским?
— Сама себе! — надменно бросила Катя, скрестив на груди руки. — Сроду никому не служила!
— Ну, теперича мне послужишь, — Василий степенно встал, упершись громадными кулаками в столешницу. Казалось, надави чуть сильнее, и та расколется надвое.
— С чагой то служить тебе? — Кате решила, что переменив манеру речи, она быстрее сдвинет с места этого чурбана.
— С тогой то, что моя ты отныне вся без остатка, — сильнее навис над нею кузнец.
