Прошло уже пятнадцать минут боя, но «Петропавловск» еще не получил серьезных повреждений – хоть и разгорелся пожар в кают-компании, но он достаточно быстро был ликвидирован. Вероятно, заходящее солнце, бившее своими лучами в глаза японских наводчиков, мешало более точной стрельбе, тем более что русские корабли шли на фоне темного берега, и это опять же не способствовало меткости огня по ним.
Но закон больших чисел в конце концов сработал, и неопадающая стена от всплесков вражеских снарядов перед бортом русского флагмана реализовалась не только несколькими попаданиями шестидюймовых снарядов, но и парой двенадцатидюймовых. И если первый из двух разорвался на броневом поясе, не нанеся броненосцу практически никаких повреждений, то второй срикошетил от брони вниз, под воду, где и разорвался, ударив взрывом в подвздошину корабля напротив котельного отделения. Конструкции корпуса деформировались, и открылась течь. В результате «Петропавловск» принял около ста тонн воды. Неприятно, но вполне терпимо – даже на скорости хода данный удар практически не сказался, флагман уверенно держал четырнадцать узлов.
«Пересвету» повезло меньше – несмотря на то что его обстреливали не четыре броненосца, а лишь три броненосных крейсера, их восьмидюймовые снаряды угодили крайне удачно для японцев и совсем некстати для русского корабля.
Нет, понятно, что каждое отдельное попадание вполне может быть более или менее удачным, но чтобы три подряд стали буквально «золотыми»…
В самой завязке сражения взрывом выдрало около трех квадратных метров обшивки в небронированной носовой оконечности «Пересвета». В метре над ватерлинией. На полном ходу пробоину стало захлестывать волнами. Не прошло и минуты, как разворотило среднюю трубу. Обломки железа рухнули вниз и существенно перекрыли дымоход. Тяга в соответствующих топках немедленно упала, дым, не ушедший в атмосферу, стал душить кочегаров…
– Ваше превосходительство, – обратился к Ухтомскому командир броненосца. – Ход падает. Из машинного передают: «В ближайшее время больше тринадцати узлов выжать не сможем».
– Держать столько, сколько сможем, – мрачно бросил в ответ адмирал. – И запросите машину, когда смогут дать хотя бы четырнадцать-пятнадцать.
– Запросил уже, – исподлобья глянул на начальство Кроун. – Работают. Может, четверть часа понадобится, может, час…
«Пересвет» в очередной раз слегка тряхнуло – на этот раз попадание случилось сверхкурьезное: восьмидюймовый снаряд с «Якумо» ударил в нижнюю кромку среза ствола левого орудия кормовой башни. То есть попади он на несколько сантиметров выше – вполне мог бы скользнуть непосредственно внутрь пушки и там разорваться.
Но бог Марс не стал шутить столь изощренно – переднюю часть десятидюймовки просто загнуло вверх, а снаряд отрикошетил в палубу под башней, пробил ее, пробил борт и улетел в море, над которым и разорвался[5].
Внутри башни никто не пострадал, но броненосец теперь до конца войны вынужден был оставаться «трехзубым» – возможности починить орудие в Порт-Артуре не было, а доставить подобное на Дальний Восток с Балтики или Черного моря – тем более.
Но отомстили. Хоть и частично. На «Асаме» разгорелся пожар на юте, ударило в фок-мачту, прямо в марс, рвануло на первой трубе, но это все действовал средний калибр «Пересвета» и «Победы». Однако главным тоже отметились. Два раза: сначала разворотило кормовую рубку, а потом…
Потом «гостинец» весом в четверть тонны взломал защиту носового правого каземата и исправно взорвался внутри. Сдетонировали снаряды и заряды, находящиеся в нем. Весь расчет шестидюймового орудия буквально испарился за доли секунды, ударило и вниз, к еще одной пушке такого же калибра, и там тоже не выжил никто. Ударило вверх, где находилось орудие противоминного калибра – с тем же результатом. Кроме того, вышла из строя и щитовая шестидюймовка на верхней палубе. Почти со всем расчетом.
В общем, на «Асаме» экипаж уменьшился на сорок три человека. Только убитыми.
– Вот это да! – не сдержался Ухтомский, когда рвануло огнем и дымом из борта вражеского крейсера. – Что скажете, Николай Александрович?
– Знатно влепили, ваше сиятельство, ничего не скажешь, – удовлетворенно кивнул Кроун. – Еще бы парочку таких подарков преподнести япошкам… Только уже вряд ли получится – солнце почти у горизонта…
– Да уж, теперь они будут видны все хуже и хуже, а наши силуэты на фоне заката нарисуются преотлично, – буркнул адмирал.
– Находись мы в открытом море, немедленно согласился бы с вашим превосходительством, но мы идем недалеко от берега, так что, скорее всего, противник потеряет нашу эскадру в его тени даже раньше, чем мы перестанем различать их корабли.
Кавторанг оказался прав – огонь вражеской эскадры ослабевал с каждой минутой, а вскоре прекратился вовсе. Можно было даже увидеть, что японская линия стала уходить в открытое море, освобождая пространство для атак своей своры миноносцев, что никак не явилось сюрпризом для артурцев. И если экипажи броненосных кораблей Того получили возможность передохнуть, то для Первой Тихоокеанской бой еще не закончился.
* * *
Степан понимал, что сражение переходило в самую рискованную свою фазу – опыт ночных боевых действий в море у эскадры отсутствовал напрочь. И было бы верхом легкомыслия пытаться удержать строй и идти к своей базе под атаками вражеских миноносцев, соблюдая полную светомаскировку – повреждения от дружественных таранов обещали быть более вероятными и многочисленными, чем от вражеских торпедных атак, причем последних подобный способ достичь Порт-Артура отнюдь не отменял.
– Передать приказ: «Открыть боевое освещение. Быть готовым к минным атакам противника».
Один за другим броненосцы и крейсера стали всаживать лучи своих прожекторов в черные волны Желтого моря. Учитывая, что в предшествующих ночи боях два из своих четырех потерял «Петропавловск», по одному «Пересвет», «Баян» и «Аскольд», то иллюминацию артурцы устроили ту еще…
– Ничего-ничего, – успокаивал себя Макаров-Марков. – В конце концов, до самой Цусимы японцы смогли попасть минами только однажды. В корабли, стоящие на якоре и не ожидающие атаки. И то их вторая волна ушла несолоно хлебавши. А сколько бы они ни атаковали эскадру, даже потрепанную в бою – черта с два. Даже для того, чтобы поразить одинокий «Севастополь» в бухте Белого Волка, им потребовалось несколько дней и почти три десятка миноносцев и минных катеров.
А «боевое освещение» зачастую тоже воюет. И прожектор может оказаться по эффективности посерьезней пушки. Представьте себя на миноносце, которого захватил лучом атакуемый корабль. Кроме слепящего, бьющего в глаза света, не видно ничего. Ни командиру, ни рулевому, ни комендорам, ни минерам – никому. Куда держать курс? Куда выпускать мины?
Можно попытаться вырваться из ослепляющего столба резким поворотом… Но ты же здесь не один – по соседству идут в атаку твои товарищи по отряду, и можно как угодить своим тараном в борт какого-то из них, так и подставить под удар свой.
А рядом уже начинают падать снаряды с вражеских кораблей – они тебя видят, пушек у них на борту предостаточно…
Степан не мог себе позволить ночные учения для всей эскадры в открытом море, данный прием можно было отрабатывать на рейде Порт-Артура. Даже на внутреннем рейде – как только лучом прожектора захватывался миноносец, соседний мателот тут же старался продублировать данный захват. Из одной струи света вырваться было еще возможно, но из перекрещенных лучей – практически нереально.
Молодые капитан-лейтенанты и просто лейтенанты, ведущие в бой свои истребители и миноносцы, не собирались беречь ни собственные жизни, ни жизни своих подчиненных, ни корабли, которыми командовали. Их основной задачей сейчас, а значит, и целью своего существования, было выполнить приказ командующего флотом: подобраться как можно ближе к броненосцам и крейсерам неприятеля и поразить их своими минами. И если это удастся хоть одному из десяти, то и остальные девять погибнут не зря…
Но лобовая атака не удалась – не было смысла вести свои отряды в шквал огня, где каждое (КАЖДОЕ!) попадание грозило если не гибелью, то выходом из строя своего миноносца. Практически без шансов приблизиться на заветные три-пять кабельтовых к цели.
К тому же отряд капитан-лейтенанта Сакураи еще до выхода на позиции для атаки попал на зуб четверке истребителей Елисеева, которых Макаров отправил в свободный поиск с напутствием: «Любой большой корабль дальше чем десять миль от берега – вражеский. Топите. Вся ответственность на мне».
Большие корабли по дороге попасться не успели, а вот четверке японских «циклонов» не повезло – они угодили прямо напересечку курса тех кораблей, которые и были созданы специально для того, чтобы подобное истреблять.
