то я стеснительная, удовольствия стоящего не получишь!
Улыбнулся Протезист, свиту выгнал, ключи с пояса снял.
— Однако, учти, девонька, — прищурился он, — если чего, пристрелю не задумываясь!
И кобуры расстегнул для наглядности.
Вошел ключ в замок, зажмурилась Катя, уши ладонями прикрыла... А ничего и не вышло! Не сработала ватка! Неужто не высохла? И что делать теперь? Такого кабана попробуй свали! Весу в нем центнера полтора, да еще с пистолетом! Сжалась в пружину тугую, честь девичью продать готовясь за дорого, а тут ключ возьми, и повернись на оборот.
И еще на один... А замок и щелкни пружиной тугой. Тут, как грохнуло! Замок вдребезги — Протезист в изумление с копыт долой!
Быстрее молнии Катенька на решетку кинулась, дверь настежь распахивая, прямо по темечку, по Протезисткому! Научилась в бане дверью прикладывать банника, вот и пригодилось умение. Налетела Катенька, пистоли-автоматы отобрала, с предохранителей поснимала, затворы передернула. Огонь девка, подучилась всякому на игрищах исторических! Подумала, ключей связку с пояса сорвала.
Видит — не в себе еще князь-протезист. Глазки окосели, вокруг главы птички невидимо порхают, неслышно чирикают. Что поделать с таким? Вынула склянку из под спирту нашатырного. Пробку открыла, поводила у носа. Крепкий нашатырь был. Протезист аж хрюкнул, в себя приходя. Приподнял брови мохнатые, глазки к переносице свел — прямо к стволу вороненому в нее упирающемуся.
Ничего Катенька сказать не успела, как свита налетела, грохотом привлеченная. Смотрят — дело совсем никудышное. На князя ихнего пистоля ствол направлен, на них автомата, и в свете факелов видно отчетливо — красноречиво белеют пальчики девичьи на крючках спусковых от напряжения сильного.
— Послушай, княже, — говорит, Катенька в ругань-феню уходить не желая. — Хочешь до утра дожить в целостности относительной, скомандуй псам своим, чтобы оружие, да все, что на поясах сняли тихонечко, и в камеру соседнюю заходили! И не дай тебе провидение осерчать меня сызнова, не пожалею пулю быструю!
А Протезист только головой мотает — оглушило человека! Сначала йодом-нашатырем, а потом решеткою кованной, едва без глаз-рук не остался, куда тут понимать?
— Слышь, баклан! — гаркнула девица, ствол ему в переносицу крепче вжимая. — Просыпаемся, улыбаемся охранникам, велим, чтобы лишнее на землю, руки за голову, и в клетку соседнюю по одному. И без шуток, не то первая пуля — твоя. Усек?
Подействовало. Кивнул, что понял, а у Катеньки сердце стучит, выпрыгивает. Вот крикнет сейчас — «Хватай ее!», и не сможет выстрелить! В живого — не сможет! Пусть и пропащий, а все человек! Ну, в воздух, положим пальнет, а толку-то!
У Протезиста соображение другое было. Психическая. Такая грохнет не задумываясь. Много чего повидал в жизни своей князь, умел, как считал, в людях разбираться. А то и вправду сказать, девка эта чуть руку из плеча не вывинтила, непонятным манером замок заколдовала, химию в школе на тройку едва тянул, где ему про азот йодистый знать, по кумполу так приложил, что башка только в портки не свалилась, с оружием обращается — дай так всякому! Чего тут думать еще? В душе копаться? Пристрелит, глазом не моргнет — к гадалке не ходи, ворочались в черепушке думы чугунные. Потому лучше сейчас подчинится, а потом в лесу нагнать, и прикопать в болотце по тихому. И концы в воду, и по закону не прицепиться. Чтил он закон в той части, что не пойман, не вор.
Кивнул Протезист свите, побросала та оружие, подсумки, кошели, и по одному — в камеру. Последним сам зашел, покачиваясь. Захлопнула Катя дверь, засов вставила, замок повесила, ключом затворила.
Стоят стражники с господином своим, в бороды ухмыляются. Поняла Катя, что выбраться чают, небось не только у князя ключи от темницы сыщутся. Нагребла тогда с полу песку-мусору, натолкала в скважину замочную, набила покрепче, да и залила сверху клеем-супером. Зацементировал тот потроха замочные намертво. Вовек ключом не открыть.
Посмотрела, как сходят ухмылки с лиц бородатых, отомкнула с соседней двери замок, позади засова в решетку пропустила, закрыла, песком наполнила, да клеем то дело залакировала — приходи кума любоваться. Вот теперь точно — навек! Без кузнеца ладного делать нечего.
Помнила, сказывал князь, что не долетают крики до верху из подземелья жуткого, а потому, стучись— не стучись в решетку железную, раньше чем смена придет караульная, кузнеца здесь не предвидится. На всякий случай осмотрела на пол скинутое. Оружие, сумки обшарила. Среди прочего сверток в ситец завернутый углядела. Развернула, а там сено какое-то. Принюхалась — да это же конопля! Вот какая охрана у князя то! Самому под стать!
Взяла девица сверток, пристроила на факел горящий. Знатно сенцо задымила. Толковый человек сушил, не иначе.
— Все равно, не уйдешь, не выберешься, дороги отсюда не зная! — зашипел Протезист сквозь решетку. — А я из-под земли достану!
— Руки коротки, — отмахнулась Катенька, половинку зернышка на ладони подбрасывая. Присела на кортки, ладошку с крупинкой вперед протягивая. Зашуршало, заскреблось, тенью из-за угла выскочил мыш Гугля! То не колдовство, не заговор, то природное, его никаким пластом межмирья не заблокировать. Ни одна мышь зернышко по половинке не ест. А раз так, то вернее верного за второй частью откуда хочешь примчится!
Кинулся мышь к зернышку, схрумкал, по ноге щекоткой хозяйке на плечо вскарабкался.
— Отведи меня к Василию к моему! — приказала Катерина, фонарик вытаскивая.
— Не озорничайте, мальчики, — бросила она, уходя.
Хохотом утробным камера ей откликнулась. Хороша, видать, трава в краях этих.
Идет Катя по коридорам замшелым, мышью ведомая, так ей то правое ухо усиками пощекочет, то левое, в какую сторону идти направляет. Идет, озирается, а вокруг люди за решетками в узких норах сидят. Взгляды потухшие, на телах тощих — рубища сгнившие. Волосы на голове шевелятся от ужаса кошмарного. Рукоять пистолета в ладонь просится, ноги едва не сами обратно свернуть думают. Усмирила гнев свой Катенька. Справилась. Не взяла на себя убийства грех. И тут ее...
— Катя! — прошелестело откуда-то из сумрака кислого. — Катенька...
Вздрогнула Катерина. Обернулась, фонариком стены высвечивает, сама не своя.
А голос, тянет голос то: — Катя... дочка...
Едва не обезумела Катенька. Кинулась к шише темной, лицом к решетке прижалась...
— Папа?
— Папа! — закричала, рванула решетку, с ума сходя. — Папочка!
Вот куда угодил-пропал столько лет назад отец ее! И сквозь прутья железные за руки его, за костлявые, коростой изъеденные вцепилась — не вырвать! До бровей бородою зарос, грязен, оборван,
