— Слушаю, товарищ капитан! — отозвался Павел.
— Как у тебя с ружьями? Осмотр, учёт произвёл?
— В процессе, товарищ капитан! Работаем совместно с Синициным!
— Смотри! До конца недели полный список должен быть у меня!
— Слушаюсь, товарищ капитан!
— Мы в столовую. Потом вернёмся и заберём пострадавших в город. Отец! Покажешь, куда ехать?
— Прямо по дороге на город поезжайте, сынок! Как проедете синий дом с тремя окнами — так поверните налево, к мастерским. А там спросите — вам покажут!
Капитан хлопнул дверцей. «Пазик» укатил, выбрасывая клубы синего дыма.
— Тоже мне, сынок выискался!
Фёдор Игнатьевич выразительно сплюнул в траву.
— Слыхал, Андрюха, что начальство сказало?
Павел посмотрел на меня.
— Пройдём сегодня вечером по адресам?
— Пройдём, — согласился я. — А что там с Колькой и его дружком?
Лицо Павла стало злым.
— Возбудили дело. Они помолчали немного, и заговорили. Говорят — в медпункт залезли за спиртом. Кража с проникновением, совершённая группой лиц по предварительному сговору... От четырёх до семи лет лишения свободы. Ничего хорошего, в общем. Я и не помню — когда у нас в деревне такое было. Теперь ещё слухи унимать.
— Какие слухи? — удивился я.
Павел покачал головой.
— А ты не понимаешь? У Кольки родители здесь живут, у дружка его Мишки — тоже семья. Уже шепчутся, что мы с тобой специально их засадили, чтобы ты за Катей мог ухлёстывать.
У меня от ярости сжались кулаки. Павел заметил это.
— Извини. Говорю, что сам слышал. Вот теперь думаю — что с этими слухами делать, пока они в общественное мнение не превратились. Потом будет поздно.
— Это где ты такое слышал? — поинтересовался Фёдор Игнатьевич.
— Возле магазина бабы судачили, — неохотно ответил Павел.
— Во как! — нахмурился председатель. — Такие разговоры надо на корню пресекать.
— А как я пресеку? — возразил Павел. — Если они про меня и говорят.
— Для этого не ты, а я на свою должность поставлен, — сказал Фёдор Игнатьевич. — И дело не в вас, а в Кате. Ты, Паша, и не такие разговоры переживёшь. Андрей Иваныч человек временный, скоро уедет. А Кате как тут жить? И я деревню без фельдшера не оставлю.
Он забарабанил пальцами по брезентовому верху своего «Газика».
— Вот что! Сегодня в шесть часов соберём общее собрание. Кого увидите — всем говорите, чтобы приходили к клубу. Поговорю с людьми.
— Не надо, Фёдор Игнатьевич!
Катя выбежала на крыльцо с горящими от смущения щеками. Спрятала лицо в ладони и повторила:
— Не надо! Пожалуйста!
— Не переживай, Катюша! Или ты мне не веришь? Всё будет хорошо. На собрании чтоб была непременно! А пока — иди, лечи больного! Что там у него?
Фёдор Игнатьевич поднялся по ступенькам, обнял Катю за плечи и увёл в медпункт.
— Вывих, Фёдор Игнатьевич! — услышал я голос Кати. — И связки надорваны. Но без рентгена точнее сказать нельзя...
Мы с Павлом только переглянулись.
Председатель вышел из медпункта, окинул нас взглядом.
— И вы, орлы, чтобы были обязательно.
* * *
Без пятнадцати шесть здание клуба окружило море людей. Может быть, это преувеличение. Но когда в одном месте собирается больше тысячи человек — это, действительно, напоминает волнующееся и грозное море.
Все хотели непременно попасть внутрь. Люди напирали и толкались. Бухгалтер, которого Фёдор Игнатьевич поставил на входе, еле сдерживал натиск.
— Все не поместятся! Имейте совесть! Проходят те, кого вызвал Фёдор Игнатьевич!
Я совершенно не ожидал, что событие в медпункте вызовет такой отклик. Да, это не двадцать первый век с лавиной шокирующих новостей. Здесь люди ещё не научились замыкаться в себе, спасаясь от невыносимого давления информации.
Катя снова стояла в стороне. По ней было видно, что она не знает — то ли попытаться пройти через толпу, то ли уйти незамеченной от греха подальше.
Пока я стоял, раздумывая, как лучше поступить, к Кате подошёл Павел. Взял её за руку и решительно направился к дверям клуба.
Мне стало стыдно. Действительно, какого чёрта я тут мнусь? Как будто это мы сделали что-то плохое!
Я присоединился к Павлу с Катей, и втроём мы протиснулись в клуб.
В зале было не продохнуть. Маленькое помещение буквально трещало по швам. Люди сидели, стояли в проходах, заглядывали в окна и двери.
Фёдор Игнатьевич неторопливо поднялся на маленькую сцену.
Народ зашумел.
Председатель поднял руку, дождался относительной тишины.
— Я кричать не стану, — сказал он. — Кто не услышит — пеняйте на себя.
— Тише!
— Тише! — зашикали в зале.
— Все вы знаете, что случилось, — продолжил Фёдор Игнатьевич. — Колька Свистов с Мишкой Ерофеевым ночью залезли в медпункт и были за это арестованы.
Зал снова взорвался шумом и криками.
— Пьяные они были! — кричал один. — Разве может пьяный человек за себя отвечать?
— А может, им сплохело? — предположил второй.
— Ага! За лекарством полезли! — отозвался язвительный женский голос.
— Девка Кольку довела! Это все знают! — прокричали из другого угла зала.
Катя покраснела и дёрнулась к двери.
А Фёдор Игнатьич молча стоял и ждал.
И когда крики поутихли, негромко сказал:
— Вот о чём вас спросить хочу... Вы люди?
Он спросил это без вызова, задумчиво глядя в зал.
— А то кто же! — ответила с места какая-то женщина. — Чай, не лошади!
— Люди, — согласился Фёдор Игнатьевич. — И хорошие люди, сам каждого из вас знаю.
Зал молчал, не понимая, к чему клонит председатель.
— А вокруг вас — люди? — снова спросил Фёдор Игнатьевич. — Ну, оглянитесь! Оглянитесь!
Голос председателя окреп.
Зал недоумённо переглядывался.
— Люди, — подтвердил Фёдор Игнатьевич.
Он помолчал, внимательно глядя на односельчан.
— А может такое быть, чтобы один человек другого к любви принуждал? Проходу не давал?
— Так ведь от страсти чего не вытворишь! — раздался голос с места. — Голову Колька потерял, вот и всё!
— Согласен, — кивнул Фёдор Игнатьевич. — Голову потерять каждый может. А человеком перестать быть — тоже?
И, не давая залу больше перехватить инициативу, продолжил:
— Скольких из вас Катя вылечила за этот год? Скольким помогла? А с детьми вашими кто возился? Да тот же Колька... Он ведь с воспалением слёг в декабре, а почему? Пьяный в одной рубахе за добавкой побежал! Думаете, я не знаю? Катя его выходила. И чем он ей отплатил?
Голос председателя звучал всё громче, и под конец раскатился по залу, словно гром.
Фёдор Игнатьевич замолчал. Молчал и зал.
— Так-то, дорогие мои. Врач у нас в деревне золотой. И чего вы хотите? Чтобы она уехала от нас? Опять будете с каждой болячкой в район кататься на перекладных? Не хотите? Вот то-то же! Давайте Катю поддержим — ей и так нелегко пришлось.
Зал снова зашумел. И вдруг гул прорезал пронзительный женский голос:
— Складно говоришь, Фёдор Игнатьич! А с парнем моим что теперь будет?
Фёдор Игнатьевич взглядом отыскал в толпе говорившую.
— А, Нина Степанна! Иди-ка вот сюда ко мне, на трибуну.
— Зачем это?
— Иди-иди, не бойся!
Пожилая женщина упиралась, но соседи буквально вытолкнули её в проход. Она нехотя поднялась на трибуну и встала, с вызовом глядя на председателя.
Фёдор Игнатьевич неожиданно подошёл к ней и положил руку на плечо.
— Оба мы виноваты, Нина Степанна — и ты, как мать, и я — как председатель. Недоглядели за парнем. Поедем завтра в город, будем просить, чтобы Кольке с Мишкой наказание смягчили. Характеристики от дирекции совхоза я взял. И от себя напишу. В семь утра за тобой заеду — будь готова. Ефросинья Андреевна! Ты тоже соберись.
Видимо, это была мать Мишки.
— Вот это правильно! — закричал кто-то из зала.
