— Цыц мне! — прикрикнул Фёдор Игнатьевич. — Без вас знаю, что правильно. Оступились парни — так топить их не будем. Будем спасать. И семьям поможем. И чтобы я больше никаких разговоров про это дело не слышал! Всем ясно? Ясно, спрашиваю?
— Ясно! — нестройно загудел зал.
— А если ясно — тогда все свободны. Охотников попрошу задержаться!
Глава 16
Нужность семьи и близких людей особенно остро чувствуешь, когда много лет прожил сиротой. И неважно — в каком возрасте, и в какой жизни это было.
Следующим утром я стоял на остановке и встречал отца и брата.
Автобус прибыл вовремя.
Отец, как всегда, был собран. Высокие сапоги, прочные рабочие штаны. Знакомая куртка с карманами поверх клетчатой рубашки. Я знал, что в одном из карманов непременно лежит компас в алюминиевом корпусе с откидной крышкой. В другом — папиросы и спички. И ещё один коробок непременно в кармане штанов. Это на случай, если один из коробков намокнет.
За спиной отца висел полупустой рюкзак. В нём наверняка топор, котелок, чай, сахар и бутерброды. На плече — коса с лезвием, тщательно обмотанным мешковиной.
Вслед за отцом из автобуса вылез заспанный вихрастый подросток. Худой и голенастый, с длинной шеей и слегка оттопыренными ушами. На его левой щеке краснел след от поручня.
Это был я. Самый настоящий «я» из прошлой жизни. Я хорошо помнил себя по школьным фотографиям в семейном альбоме.
Из прошлой жизни. А сейчас — это мой младший брат, Серёга. И лицо у него жутко недовольное — не привык просыпаться в такую рань.
Отец хлопнул меня по плечу.
— Здорово, Андрюха! Ну, веди, показывай хозяйство!
Серёга тоже протянул руку.
— Привет! Чего не заехал домой после учёбы? Я тебя ждал.
Я пожал его узкую ладонь.
— Торопился. Спасибо, что приехал!
Помедлил секунду и обнял его. Он удивлённо вырвался.
— Ты чего?
— Соскучился!
Отец хозяйским глазом оглядел деревню.
— Хорошо! Ну, давай, показывай фронт работ! Зря приехали, что ли?
— Батя, может, чаю сперва?
Отец только махнул рукой.
— Потом напьёмся! Ещё и за начало твоей трудовой жизни бахнем. Но вечером!
В этом был весь отец. Сначала дело, а всё остальное — потом.
Помню, на зимнюю охоту, мы выходили затемно, едва хлебнув чаю. В чёрном небе остро сверкали колючие звёзды. И если бы не лунный свет и белый скрипучий снег — ничего бы не было видно вокруг.
Целый день скрипели широкими лыжами вдоль кабаньего или лисьего следа. Ноги гудели. Желудок после полудня начинал ныть, но к вечеру успокаивался.
И только в вечерних сумерках, уже выбравшись из леса, позволяли себе сжевать по бутерброду. Часто даже всухомятку, без чая — огонь разводить было некогда.
Я помнил эту его привычку, поэтому тоже собрался заранее. Только вместо косы захватил с собой деревянные грабли. Лесные пожни местные охотники почти выкосили. Теперь надо было ворошить скошенную траву, чтобы сохла равномерно.
Вчерашнее собрание затянулось. И всего-то три десятка охотников в Черёмуховке. А поделить без шума десять лицензий не смогли. Кто-то привык охотиться вдвоём, другие, наоборот, требовали две лицензии на компанию из пяти человек и не хотели брать шестого.
Помогла только твёрдая позиция Фёдора Игнатьевича.
— Не сможете договориться между собой — ждите утиной охоты. Пусть лучше Андрей Иваныч лицензии вернёт, чем вы тут мне все перессоритесь!
После этого он выгнал всех курить на улицу. А когда охотники вернулись — то как-то без шума и гомона быстро разбились на тройки, и с делом было покончено.
— Сегодня мы с участковым пойдём по адресам — будем проверять состояние ружей, — напомнил я. — Будьте дома.
Когда охотники разошлись, облегчённо выдохнул и отправился в пункт охраны правопорядка. Там меня нетерпеливо дожидался Павел.
— Погнали, Андрюха?
Он вскочил на ноги и поправил кобуру.
— Идём!
За вечер мы успели обойти десяток адресов. Заходили в калитку, здоровались. Отказывались от предложения «угостить» — мол, работы непочатый край! Осматривали оружие и шагали к следующему дому.
Ружья у большинства охотников были старенькие. Курковые «тозовки», выпущенные ещё до войны, ижевские одностволки. Кое-кто мог похвастаться «ТОЗ-34» — любимым ружьём многих советских охотников.
В целом, состояние ружей было удовлетворительным, несмотря на немалый срок службы. Я проверял стволы на отсутствие раковин, пробовал — не шатаются ли, и возвращал ружьё хозяину.
Так мы с Павлом добрались до дома Степана Владимировича Худоярова. Хозяину было уже под восемьдесят, на охоту он давно не ходил. Но по документам имел ружьё «ТОЗ-Б».
Старик жил вместе с невесткой — женой погибшего на фронте сына. Когда мы подошли к его дому, пожилая женщина стирала бельё в большом оцинкованном корыте. На наше приветствие она только хмуро кивнула:
— Проходите!
В кухне пахло кислыми щами — на плите булькала кастрюля.
Старик сидел на табурете и тёмными подрагивающими пальцами запихивал вату в гильзу папиросы.
— Здравствуйте, Степан Владимирович! — поздоровался я. — Нам нужно осмотреть ваше ружьё.
Старик медленно поднял голову, взглянул на нас выцветшими глазами, но ничего не ответил.
Не расслышал, подумал я, и повторил громче:
— Степан Владимирович!
— Нет у меня ружья, — сиплым голосом ответил старик.
— Как же? — вмешался Павел. — По документам на вас оформлено двуствольное ружьё «ТОЗ-Б»...
— Это сына моего ружьё. Он заядлым охотником был. И зверя бил, и птицу. А я не охочусь. Храню только в память о Грише. О Григории Степановиче.
— Извините, — смутился Павел, — но мы должны его осмотреть.
— Смотрите.
Старик отложил папиросу и тяжело поднялся с табурета. Шаркая ногами в обрезанных валенках, ушёл в комнату. Я слышал, как стукнула дверца шкафа.
Через несколько минут старик вернулся. В руках он нёс старую двустволку с обшарпанным прикладом и цевьём.
— Вот смотрите!
Он протянул ружьё Павлу, а тот передал его мне.
С первого взгляда было видно, что двустволка дышит на ладан. Стволы шатались, запорный механизм был изношен. Цевьё треснуло вдоль, и было грубо склеено неумелой рукой.
Я переломил ружьё и взглянул свозь стволы на свет тусклой кухонной лампочки. Изнутри поверхность стволов была покрыта толстым слоем нагара. Я не сомневался, что под ним обнаружатся чуть ли не сквозные раковины.
— Паша, это ружьё надо изымать, — сказал я. — Оно ремонту не подлежит.
— Куда изымать? — заволновался старик. — Это память о сыне, говорю же!
Женщина вошла в кухню, неся в руках кипу мокрого белья.
— А изымайте! — сказала она и с силой швырнула бельё на лавку, словно в отместку за свою неудавшуюся жизнь. — Хоть палить из него не будет. Я каждый раз боюсь, что его убьёт.
— Вы стреляете из него? — удивлённо спросил я.
— А как же! — кивнул старик. — Два раза в год. На День Победы и на сынов день рождения. Салют даю в знак памяти.
— Степан Владимирович, вы понимаете, что это ружьё в любой момент может разорвать? Ведь вас убьёт, или покалечит!
— А и убьёт, что с того? — возразил старик. — Я уже вдоволь пожил, пора и на тот свет!
— Прошу прощения, Степан Владимирович, — строго сказал Павел, — но ружьё я изымаю. Пользоваться оружием в таком состоянии запрещено. У вас есть чехол?
— Не отдам!
Старик с неожиданной силой вцепился в порыжевший ружейный ремень. Но через секунду пальцы его ослабели, разжались. Он плюхнулся на табуретку, по морщинистой щеке покатилась слеза.
Павел передал ружьё мне и сел за стол писать протокол. Быстро заполнил бланк и протянул его старику.
— Распишитесь, Степан Владимирович!
Старик сидел, не поднимая рук и глядя куда-то мимо нас.
Павел вздохнул.
— Подпиши, Андрей! И вы!
Он повернулся к женщине.
— Екатерина .Васильевна, — сказала женщина.
