судачат. Я бы тоже хотел им полюбоваться.
Аскель выпрямилась, выпячивая грудь.
— Я не очень хорошо его вижу. Встань в профиль, ладно?
Сестра подчинилась. Ее грудь была деформирована выступом: на ней без труда различались очертания человеческого черепа, засунутого в нее через разрез, шрам от которого все еще не сгладился. Кларион медленно кивнул при виде этого зрелища. Он попытался представить себе, каких усилий и боли стоило такая работа: самому разрезать кожу, чтобы сделать костяную вставку. Не говоря уже обо всем предшествующем: убить человека, утащить его, отделить голову, а затем ее отскоблить. Его передернуло.
— Скажи — потрясающе, нет? — спросила Аскель, не заметившая отвращения брата.
— Потрясающе. Это, надо думать, было… опасно.
— Очень опасно. Люди редко ходят поодиночке, и они реально воинственные. Посмотри.
Она повернулась к Клариону другим боком и подняла крыло; на коже виднелся длинный порез. Его окантовывала светло-серая кайма.
— Они бросаются острыми снарядами, — пояснила Аскель. — Мне повезло, что этот вошел не под прямым углом. Но, если хочешь знать, это все равно чертовски больно.
— Не сомневаюсь.
— Я готова была упасть в обморок. Это не говоря о том, что они за мной гнались, и я оказалась зажата под аркой: никак не улететь.
Она стала пересказывать этот эпизод в мельчайших деталях. Сначала Кларион испытал сострадание, потом ему стало не по себе, и наконец он задался вопросом, не свихнулась ли попросту его сестра.
— Вот что значит быть драконом, Кларион, — заключила она.
— А я кто? Горный козел?
— Нет, не козел. Горный козел проворнее и смелее. И чтобы прокормиться, он идет на безумный риск. Почему бы тебе не рассказать мне, чем ты занимался, пока меня не было?
— Жил.
— А подробнее?
— Я бессмысленно рисковал. Например, ждал свою сестру и надеялся, что она изменилась.
Аскель раздраженно покачала головой. Кларион решил, что она сейчас выйдет из себя, и уже наслаждался перспективой ядовитой пикировки. Но она глубоко вздохнула и сказала:
— Я изменилась. Я уже не та, что прежде. Как могло быть иначе?
— Какая скромность, — подтрунивал ее брат.
— О, нет, не пойми меня неправильно, в этом нет ничего необычного: в подобной ситуации изменился бы любой. Даже ты, Кларион, не остался бы прежним.
Аскель провела ладошкой по выпуклости на груди, прежде чем уйти со словами:
— Надеюсь, ты придешь на праздник.
И эта вечеринка превзошла все, что Кларион мог себе вообразить. На этот раз он не остался стоять в стороне, а слился с буйной толпой. Не то чтобы у него было хоть малейшее желание разделять ликование: просто он хотел понять, что так восхищает его соплеменников. Ответ не заставил себя долго ждать. Как и предсказывала его сестра несколькими неделями раньше, деяние Аскели вернуло всем кланам ощущение гордости. Никто не видел в этом поступке жутковатого варварства: они восхищались трофеем и его символизмом. Рядом с Кларионом объявился Галоан и сказал:
— Я удивлен, обнаружив тебя здесь.
— Я не собирался пропускать такой семейный праздник.
— Ты такого не говорил в последний раз.
— Ну, так это и был последний раз, вообще-то.
Галоан с улыбкой кивнул в знак согласия.
— Что ты думаешь об этом трофее?
— Хочешь знать правду?
— Конечно, хочу.
— У тебя есть немного свободного времени?
— А что?
— Забудем, Галоан. Никакого желания портить всем настроение своими соображениями. Я думаю… ну, наверное, я слишком усложняю. Нет, это потрясающе, вот. Даже если я не в восторге от этой жестокости.
— Жестокости? Ты хоть представляешь, на что способны эти человеки?
— Нет, но я…
Он не успел закончить фразу, потому что мимо них с пением пронеслась целая стая драконов. Высокие каменные арки, подсвеченные фосфоресцирующей растительностью, отразили их радостные клики. Позже Кларион присоединился к гулякам и упился их восторженностью, но сам не смог разделить ее. Он хотел забыть о том, чего ему не хватало. Изнуренный беспрерывными хороводами, пением, а затем состязаниями в открытом небе под звездами, он провел следующий день, отсыпаясь; он продремал заодно часть ночи и по-настоящему проснулся лишь через день. Рядом была его мать, и ей некстати пришло в голову поговорить об Аскели.
— Ты, должно быть, горд за свою сестру.
— Просто ужас как я горд, — ответил он, чтобы прервать дальнейшее развитие темы.
Но его мать не собиралась сворачивать разговор:
— Она вернула нам всем надежду.
— А нам ее нехватало?
— Я полагаю — да.
— Надежды на что именно?
— Что у тебя за тон, Кларион?
— Нет у меня никакого тона!
— Нет, есть. Как будто я тебя раздражаю.
— Да нет же.
— Или… подожди-ка, ты завидуешь своей сестре?
Кларион на миг примолк. Он вдруг понял, что покоя ему не видать: Аскель до конца жизни будут ставить ему в пример. К своему удивлению, он услышал собственный голос:
— Я бы справился не хуже.
— Вот примерно так завистники и говорят.
Это прозвучало обидно, и обычного цинизма Клариона для защиты оказалось недостаточно. Он посмотрел прямо в глаза матери, ища недосказанного; и увидел только ласковую жалость. Однако следующие слова были еще хуже:
— Послушай, никто от тебя не требует повторения этого подвига. В конце концов, никому он не удавался целыми десятилетиями, а в семье уже достаточно героев.
Она похлопала его по плечу, и нанесла своей улыбкой еще одну рану. Кларион подозревал, что его отец не замедлит проявить ту же снисходительность, но на этот раз без нежности. Он и многие другие. Все другие.
«Я бы справился не хуже», — заявил он. Разумеется, он совершенно в этом не был уверен, или, вернее, был более или менее убежден в обратном. Он отправился к своей скале недалеко от входа в город — с твердым намерением посчитать, во скольких единорогов сегодня сложатся облака. Но по пути все встречные беспрерывно болтали об Аскели, и к тому времени, когда Кларион достиг своего выступа, у него совсем упало настроение. Его предположения сбылись: его не оставят в покое, и вечно будут сравнивать с сестрой. Может даже наступить день, когда от него вообще отвернутся. Не прошло и часа, как он принял решение:
«Я отправляюсь на поиски трофея».
О том, чтобы поделиться своим решением с кем бы то ни было, не могло идти и речи. Еще меньше ему хотелось еще одного торжественного праздника, потому что после него без успеха можно не возвращаться. Между тем большой уверенности, что он сможет повторить достижение Аскели, не имелось; скорее — маловероятно было, что ему это удастся. Тогда зачем же улетать? А затем, что ему требовалось оставить город, оставить безумие, которое овладело всеми и которое выставляло
