Откинул капюшон. Бл*ть! Не может быть! Ни хрена не понимаю…
* * *
На место происшествие, казалось, съехались все правоохранители города. Прокуратура, милиция, Горохов с Погодиным и Катковым. Еще парочка машин скорой помощи.
Газон возле МВД-шной общаги превратился в подобие присутственного места, кишащего людьми в форме. Подняли Паутова. Он лично фотографировал труп, не доверяя дежурному криминалисту. Рядом с ним терся Катков, который по указке нашего шефа блюдил за должной фиксацией всех следов произошедшего.
— Да-а… Как же так, Андрей Григорьевич? — Горохов выкуривал одну сигарету за другой. — Как тебя угораздило?
— Самооборона, Никита Егорович. — Я уже Галине рассказал. И прокурору. И даже Сафонову.
Да, тот тоже примчался на громкое дело, ходил с деловым видом, размахивал руками и давал указания следственной группе по документированию места происшествия. Вот падла. Видно, засадить меня хочет.
— Все понимаю, — кивнул Горохов. — А мотив какой покушения на тебя? Почему он на тебя напал-то? И что он здесь вообще делал?
— Меня он пришел убивать, — спокойно ответил я. — Но сам сдох. Бывает, дичь убивает охотника. Особенно если дичь оказалась хищником.
— Бред… — Горохов мерил шагами пространство возле лавки, на которой я сидел. — Зачем ему тебя убивать?
— Сам в шоке. Получается, он с ними в одной связке.
— Это надо обмозговать… Придется тебе на работу пока не выходить. Сам понимаешь, сейчас ты под прицелом. Еще дело могут против тебя возбудить. Надо все порезы твои в травмпункте сегодня же засвидетельствовать, — Горохов кивнул на мое перебинтованное запястье (скорая уже постаралась).
— Это обязательно. Хоть там и царапина. А насчет работы — не согласен.
— Они за своего сейчас топить будут, — Горохов глянул в сторону “лесников” в синей форме с черными петлицами. Эх, Андрей, чую, начнется заварушка.
К нам пружинящим шагом подошла Галя. Значит, уже закончила описывать место происшествия.
— Андрей, — она опустила глаза. — Тут такое дело… Мне придется взять тебя под подписку о невыезде.
— С ума сошла, Галь? — тут уже я не выдержал. — Это же я. Петров!
— Просто, понимаешь, убийство следователя прокуратуры — преступление Союзного масштаба.
— Это не убийство и не преступление, а самооборона! Я уже говорил. А то, что Горин меня пришел ликвидировать, так это к прокуратуре вопросы, а не ко мне. Он выманил меня на улицу, швырнув в окно записку, привязанную к кирпичу. Изъяли ее? Хоть и написана печатными буквами, но ведь можно примерно почерк прикинуть и сличить. По направлению движений штрихов, по степени нажима, по наклону, это уж тебе криминалисты-почерковеды лучше расскажут. Зацепка есть.
Но ответом мне несколько секунд была тишина.
— Нет там никакой записки, — виновато проговорила Галя.
— Как — нет? — у меня аж челюсть отвисла.
— И обломка кирпича нет в твоей комнате. Только разбитое стекло и осколки в сковороде с яичницей.
— Твою ж мать! Думаешь, я все придумал?
— Тише, Андрей… Мы разберемся. Ты же меня знаешь. Если Горин оказался гнидой, я до истины докопаюсь, даже если это повредит репутации городской прокуратуры, — потом она сбавила тон: — А ты, Андрей, сейчас, главное, на рожон не лезь. Под подпиской побудешь для общего спокойствия, чтобы массы не будоражить. А вы, Никита Егорович, подготовьте соответствующий приказ о временном отстранении Петрова от служебных обязанностей.
— Он на больничном, — незаметно подмигнул мне Горохов. — И так не удел пока.
— Замечательно, — Галина совсем не радостно, задумчиво потеребила петлицу на синем кителе. — Так всем лучше. А Горин всегда был себе на уме. Амбиций слишком много, мозги вроде есть, но что-то с ним не то было. Не раскусила я его вовремя.
Последние слова Галина произнесла с явным сожалением, хотя и пыталась придать голосу твердость. Мне даже показалось, что в свете робкой луны в ее глазах блеснули слезы. Я присмотрелся. Нет, показалось. Просто отсвечивает. Сильная женщина Галя. Ее помощника и ухажера только что прирезали, а она отрабатывает как стандартное убийство. Не дает эмоциям хода. Или у нее их нет?
Теперь я понял, что Федорову совсем не знаю… С самой первой нашей встречи в стационаре хирургии больше двух лет назад, когда она пришла снимать с меня показания, я так ее и не раскусил. А думал, что разбираюсь в людях, в женщинах… Эх.
К нам подошел Погодин:
— Андрюх! Что за фигня?
Лицо у него было — хоть комикс рисуй, да оно и понятно. Я кивнул ему, предложив отойти. Мы зашли за вереницу пустых милицейских и прокурорских машин. Я огляделся. Вокруг никого, можно говорить:
— Понимаешь, Федь. Хрень полная. Сегодня я был в прокуратуре, рассказал Гале про свои подозрения насчет Сафонова. Предложил ей план действий по разработке, что мы с тобой придумали. Горин там тоже возле нас терся. Поглядывал на меня странно. А, видишь, ночью пришел меня убивать, падла.
— Он явно заодно с Сафоновым, — закивал Погодин.
— Я уже ни черта не понимаю… Ведь он швырнул мне кирпич в окно, там шпагатом записка была привязана с угрозой, мол, не лезь куда не надо, иначе убью. Я и повелся. Выскочил на улицу, но Бог отвел. Как-то в последний момент увернулся от его ножа.
— Да, я уже все знаю… А про записку почему никому не сказал? Изымать ее надо. Это же прямое доказательство твоей невиновности.
— Сказал, только говорят, записки уже нет. И кирпича тоже.
— Как нет? Что значит — нет?
— А вот так… Дверь-то в общагу настежь. Комнату я тоже не запирал, сам понимаешь, выскочил и летел быстрее ветра.
— А кто их взять мог? Это же ментовская общага, а не проходной двор.
— Да кто угодно, — я окинул взглядом роящихся на газоне и возле сотрудников прокуратуры и милиции. — Сейчас как раз это самый настоящий проходной двор. Жильцы любопытные проснулись и шныряют туда-сюда. Люди в форме общагу шерстят, ищут свидетелей возможных. Хоть кто мог свободно пройти в мою комнату. Я дурак, когда в дежурку от коменданта звонил, даже не подумал подняться к себе и дверь запереть. Думал, все свои …
— Ага, свои, — поморщился Федя. — Вон, даже Радченко здесь шныряет.
Я весь вытянулся, как будто в охотничью собачью стойку.
— Радченко? А какого рожна здесь ОБХСС делает?
— А я разве знаю, — Федя развел руками.
— Твою мать… Вся шайка-лейка в сборе. Прискакала сплясать на моих костях.
— Может, Радченко и забрал записку?
— А может, Сафонов? Или у них здесь еще кто-то есть?
— Да-а, — Федя озадаченно почесал макушку. — Разворошил ты улей…
Он поежился, пощупал пояс под ветровкой, в том месте, где обычно висит кобура. Там оказалось непривычно пусто (поднял его Горохов экстренно, естественно, оперативник не успел вооружиться, у него ПМ не на постоянной носке). Не найдя железного товарища, Федя снова поежился и, озираясь, тихо проговорил:
— Теперь я вообще не знаю, кому верить, Андрюх… Что делать будем?
— А, хрен его знает. Надо подумать… Сейчас наши враги попытаются вывести меня из игры. Убрать не получилось, значит, засадить попробуют. Убийство следака прокуратуры — не хухры-мухры, дело серьезное. Спецсообщение уже наверняка в Москву ушло. Горохов отстранять меня всё-таки не стал, но намекнул на больничный.
— Ты ему все рассказал?
— Почти.
— Может, его все-таки привлечем?
— Рано… Пусть все думают, что я действительно на больничном, а Горохов занят тем, что Гоше дело шьет.
— Почему?
— Враг не должен знать о наших козырях.
— Каких?
— Я сегодня был в УВД. Заходил к Горохову. Вас не было. Мы с Никитой Егоровичем все обсудили…
Я в двух словах передал Феде наш разговор. Тот с каждой моей фразой кивал все чаще. В его глазах светилось одобрение.
— Слушай, Андрей, — Федя озадаченно перебирал пальцами отломанную веточку с кустика. — А ты не думал, что в прокуратуре еще кто-то может быть за Сафонова? Та же Галина, например.
