— Точно не помню, — голос летехи твердый и какой-то угловатый, — может, месяц-полтора назад. Вы не подумайте, я не подслушивал, — последняя фраза предназначалась скорее Галине, чем мне.
Горин вообще рассказывал так, будто меня рядом вовсе не было:
— Я мимо кабинета проходил, возвращался с обеда. Они так орали, что и через закрытую дверь было слышно. Я еще удивился, кто так может с самим Дубовым спорить. Любопытно стало, вот и задержался возле кабинета невольно, замедлил шаг. Не все слова разобрал, но понял, что Дубов что-то требовал от Сафонова.
— Что же именно? — спросила Галя.
Горин напрягся, вспоминая.
— Я не знаю, но там звучала фраза “ты мне поможешь это сделать, иначе тебе конец”. И еще я там услышал имя странное. Гоша Азия, вроде.
— Азия? — переспросил я.
— Ну да, я же говорю, странное, вот только потому и запомнил.
— Может, Индия?
— О, точно, Индия! Вспомнил. Дубов что-то про него говорил. Конкретнее не скажу.
— Спасибо, Константин Олегович, оставьте нас, пожалуйста, — официально проговорила Галя, но в голосе ее сквозила теплота.
Горин поморщился и, встав со стула, нехотя побрел к двери.
— А как же твой муж? — хитро прищурился я на Галину, едва дверь за следаком захлопнулась.
— Заметил все-таки? Муж объелся фруктов, сам знаешь каких, — фыркнула та.
— Все, не выдержал? Развод?
— Пока нет, но все к этому идет, — вздохнула Федорова. — Да ты не думай, я не вертихвостка. Костя так, вьется за мной. Хороший он парень. Вроде умный, но молодой и глупый.
— Так умный или глупый?
— Все, закрыли тему. Ты слышал, что он сказал? Что думаешь?
— У меня такая мысль, — я задумчиво тёр подбородок. — Дубов потребовал от Сафонова оказать ему содействие в сборе компромата на Гошу. Уже тогда наверняка знал, что Сафонова скоро повысят до начальника УВД. А это должность немаленькая и возможности дает копать под каталу большие. Сафонов взбрыкнул, а Дубов его мотивировал заявлением Гребешкова. Припугнул, мол, если не поможешь, то дам ход заяве. Вот Сафонов и убрал Дубова и Гребешкова. Как тебе мотив?
— Звучит убедительно, — Галя задумчиво грызла карандаш. — Только непонятно тогда, зачем Сафонов хранит в сейфе компромат на самого себя.
Я пожал плечами. Доказательство это досталось мне трудно, и раздумывать над тем, почему оно не досталось мне ещё трудней, сил до сих пор как-то не было.
— Может, как трофей? — предположил я. — Как на фетиш молится и упивается своей безнаказанностью и силой. Убил хищника, а клык на шею повесил. Не знаю, честно говоря… Вот теперь надо этот “клык” официально обыском изъять. Давай, Галина Владимировна, думай, как нам сие следственное действие замутить. Может, анонимку тебе подкинуть. Хотя нет. По закону — это не основание.
— Вот ты задал задачку! Как же я тебе выбью санкцию на обыск в кабинете самого начальника УВД? Тут уж что-то весомое надо. Как минимум, чтобы два свидетеля под протокол сказали, что там у него именно в сейфе есть что-то незаконное. И то бабка надвое сказала. Откуда знать, что заявление это подлинное?
— В смысле?
— Ну сам-то Гребешков Богу душу отдал, так, может, это не он писал вовсе. Или заставили его написать. Или он специально оговорил Сафонова. Теперь фарцовщика не спросишь.
— Он писал он или не он — по почерку сличить можно. Наверняка у покойного есть какие-то рукописные тексты дома. Письма, записные книжки и т. д. Изымем, назначим экспертизу.
— Как изымем, Петров? Ты же милиционер, понимаешь, что оснований нет лезть в сейф к начальнику управления.
— Нет, но мы их придумаем.
— Фальсифицировать? — Галина застучала отточенными ноготками по глади стола. — Я вообще-то в прокуратуре работаю, Петров. Нашел кому предлагать. Горохову лучше предложи. Вообще это его дело с убийством. Что ты ко мне-то пришел?
— Горохов не сторонник серых схем, а мы же с тобой для общего дела, Галь. Ну сама подумай. Глеб Львович же тебе как родной за эти годы стал. Неужели ты не хочешь прижать его убийцу?
Следователь застыла, глядя куда-то вдаль. Помолчала и, наконец, вздохнула:
— Ладно… Что ты там предлагаешь? Чувствую, ничего хорошего и ничего законного.
— Конечно, — я потер руки. — Короче, Галь, план такой…
* * *
Я распахнул дверь в ставший уже почти родным восьмой кабинет. Как всегда внутри пахнет табачным дымом и Светиными духами.
— Андрей Григорьевич! — Горохов, завидев меня, аж со стула подскочил. — Ну наконец-то. Выздоровел?
— Почти, — я потряс его протянутую руку. — Завтра больничный закрываю и на работу выхожу. А где все?
— Выходные им дал. Пока они мне не нужны. Ждем, когда Гоша разговорится. Оттуда уже плясать будем.
— А я слышал, что вы уже обвинительное чуть ли не состряпали?
— Да не, — поморщился Никита Егорович, мусоля в пальцах сигарету. — Я тут все доказательства Гошиной вины перебрал в мозгу… Маловато будет. Без признания дело развалится. Пока подозреваемый в больничке отлеживается, с пристрастием с ним не поработаешь, сам понимаешь. Вот ждем выздоровления, чтобы допросить по полной, так сказать. Ты же с ним раньше общался? Поможешь разговорить? — И Горохов переключился вдруг на другую тему, словно разговоры про Гошу ему были не совсем приятны. — Ты-то как? Долго же на больничном прохлаждался. Здорово тебя Гоша зацепил. Вот гад. Голова не болит?
Следователь по-отечески похлопал меня по спине. Я сжался. Только бы плечо не задел. Повязка скрыта под ветровкой.
— Никита Егорович, — я оглянулся, проверяя, плотно ли закрыта дверь кабинета. — Разговор есть… Серьезный.
* * *
Вечером в общаге пожарил глазунью с луком. Нехитрый ужин вот уже много дней оставался по рецептуре неизменным. Эх… Скорее бы рука зажила и можно было бы позвать Соню… Сказать, что, дескать, из Москвы вернулся. Соскучился по ней. И по домашней еде тоже.
След от пулевого останется, но девушки не разбираются в шрамах. Придумаю что-нибудь.
Я ковырял вилкой приевшуюся яичницу. Одинокая лампочка пыталась осветить комнату. Но тусклый свет по углам подпирала темнота. Настольная лампа сгорела, и одной не хватало. Завтра шестидесятку надо будет купить в хозмаге.
Дзинь! — оглушительный звон разбитого стекла наполнил двенадцать квадратов. Единственное деревянное окно прыснуло осколками внутрь, завалив сковороду и изгадив мой ужин. Я невольно пригнулся, защитив лицо руками.
— Бл*ть! — громко вырвалось вслух.
Рядом с ногой по дощатому полу глухо прокатился обломок кирпича с примотанной шпагатом бумажкой.
Записка. Я подхватил обломок и отошел от окна. Спешно сорвал с кирпича сложенный серый листок и развернул. Печатными буквами, чтобы не палить почерк, выведено лишь одно предложение: “Если хочешь жить, не лезь в чужие дела”.
Я стиснул зубы. Первая мысль была — изорвать записку в клочки к чертям собачьим, но вовремя сдержался. Улика все-таки. Я выключил свет, будто намеревался подойти к окну и выглянуть в темноту наружу, но это был обманный маневр. Я подхватил со стола кухонный нож, рванул в коридор, а потом поскакал вниз по лестнице, перепрыгивая сразу через две ступеньки. Помогал здоровой рукой вписываться в повороты, цепляясь за перила.
Нож пришлось сунуть в карман штанов. Лезвие вот-вот грозило прорезать ткань. Но мне все равно. Лишь бы успеть. Скорее… Тот, кто швырнул камень, не мог далеко уйти, а может, и вовсе стоит и поглядывает на разбитое окно из темноты. Наслаждается моим страхом. Черта с два! Страха нет, а гнев гонит меня вперед. Сердце готово выпрыгнуть. Главное не упасть.
Рука-то не зажила. Черт! Каждый прыжок отдает болью в плече. Я скрежетнул зубами и выскочил на крыльцо общаги…
Глава 20
Лампа над крыльцом, как назло, давно не горит. От тусклого освещения единственного дворового фонаря и толку-то нет, зато ползут корявые тени. Раскидистые вязы, обрамляющие соседний газон еще не сбросили листву и загораживают обзор.
