— Я о нем позабочусь, ты меня, Галь, главное, в курсе держи. Только никому о нашем разговоре. Крысой может быть кто угодно…
— Да знаю я, — вздохнула следователь. — Ох, Петров, и зачем я тебя послушала?
Галина Владимировна не была, конечно, наивной девчонкой, и руки у нее от испуга не тряслись. Но я видел, как ей тяжело. Работа для неё была не просто способом достигнуть карьерных высот — все-таки она была ученицей Дубова.
— Не вешай нос, мы еще повоюем. Просто подумай, как бы поступил на твоем месте твой наставник?
— Так же, наверное…
— Не наверное, а так же. Глеб Львович никогда не отступал.
— И поплатился, скорее всего, за это, — горько усмехнулась Федорова. — Эх… Вот если бы сейчас он был рядом. С ним, как за каменной стеной.
— Стена не из одного камешка состоит, Галя. Ты, я, Погодин — уже кладка получается. Прорвемся. Ладно, я пошел. Твой водитель уже возвращается, мороженое несёт.
— Что делать будешь?
— Свидетеля навещу. Спасать его надо.
Глава 22
Вот и нужная квартира. Дверь открыла Гребешкова. Халатик уже другой на ней. Этот еще соблазнительней. Короче и вырез глубже. Взгляд женщины светится, на щеках румянец. Так и не скажешь, что мужа-фарцовщика недавно в подворотне подрезали. Не похожа она на вдову.
— День добрый, Ксения, — я чуть отодвинул ее плечом и, не дожидаясь приглашения, настырно протиснулся внутрь. — Воробьев дома?
Любовник ее уже с неделю как переехал к своей новой пассии. Ходил в тапочках мужа, стряхивал сигареты в его пепельницу.
— Боря? — уточнила Гребешкова, будто у нее мог быть еще другой Воробьев (хотя воробьи держатся стаями, это да). — На кухне. Обедает. А что случилось?
— Отлично, разговор есть серьезный.
В проеме коридора появился остроплечий и конопатый Борис. Чуть раскраснелся, отсвечивая веснушками. Увидев меня, так и застыл с вилкой, на кончике которой золотилась такая же рыжая, как его шевелюра, долька жаренной картошки:
— Что случилось, Андрей Григорьевич?
— Пошли в комнату, поговорим с глазу на глаз. Не для женских ушей информация.
Тот сразу сник, побрел за мной, всучив вилку с картошкой Ксении.
Я прикрыл за нами дверь, сам сел на диван, а Боря придвинулся на стульчике напротив.
— Короче, Борис. Не выгорело наше дело. Подчистил Сафонов хвосты. Заявление твоего друга убрал из сейфа.
— Как убрал?
— Скорее всего, предупредил его кто-то.
— Вы же обещали, что его посадят! А теперь что? — задёргался Борис.
— А теперь тебе линять из города надо. Спрятаться до лучших времен. Есть у меня знакомые в “Березовой роще”. Дачники пожилые. Люди хорошие, думаю, договорюсь с ними, если самому некуда податься.
— Не хочу линять! А как же Ксюха? Без меня останется? Вы же говорили, что допрос мой в деле засекречен будет. Под легендой же меня допрашивали.
И смотрит на меня так, будто я его обманул. Что ж, для него это так и есть — что называется, попал так попал.
— Все так, только если Сафонов про обыск узнал, как ты думаешь, данные твои из дела он сможет выудить?
— Вот подстава, — Воробьев схватился за голову, похожую на одуванчик, — Бли-ин… Зря вас послушал и человека оговорил.
— Ну, во-первых, ты не оговорил, а сказал правду. Ведь так? И не человек это, а преступник. Я тебя просто направил.
— Так, да не так. При первой нашей встрече я же не называл имен, как вы догадались, что я знаю про делишки Сафонова?
— Догадаться было нетрудно… Если Демьян Гребешков был твой лучший друг, то наверняка делился такой информацией за рюмкой чаю. Я тебя попросил повторить его слова Федоровой под протокол, чтобы прищучить убийцу твоего друга. Но нас кто-то сдал… Короче. В бега тебе надо.
— Это мне Демьян мстит, — плаксиво пробубнил рыжий. — За жену свою.
Я не сдержался и закатил глаза. Полтергейстов нам тут не хватало.
— Не мели чушь, Боря.
— Сафонов его кортиком прирезал, а теперь и меня на тот свет отправит.
— Стоп! — посмотрел я в глаза рыжему. — Что ты сказал?
— Я говорю, куда спрячусь? Все равно найдут и убьют, как Демьяна.
— Нет, ты про кортик сказал. Я не говорил, что Гребешкова кортиком убили.
— Ну так в заключении же написано, — хмыкнул Воробьев.
— Нет, — покачал я головой, — не написано. Там сказано, что рана нанесена колюще-режущим предметом с двулезвийным клинком, по типу кинжала.
— Но кортик же кинжал и есть?
— Кинжал, но много всяких кинжалов бывает кроме кортиков. И заключение ты не мог видеть. Ведь официально по делу потерпевшей признана Ксения Гребешкова. Только ее знакомили с результатами вскрытия и судмедэкспертизы.
Тот буквально ухватился за мои слова.
— Так мне Ксюха и рассказывала. Ей следак прокурорский заключение показывал, а она мне поведала.
— Ксения разбирается в кинжалах? — усмехнулся я. — И запомнила такие тонкости из экспертизы, как, например, про обоюдоострое лезвие? Что-то я сомневаюсь. А это у тебя что такое?
— Чего? — рыжий от меня чуть отстранился.
— Ну-ка, закатай рукав на рубахе, — я ткнул его в правую руку.
— Татуировка обычная, — Воробьев заголил предплечье, голос его подрагивал, на лбу выступили капли.
Храбростью он и в первую нашу встречу отнюдь не отличался.
— Не совсем обычная, — я сверлил взглядом рыжего и продолжал напирать. — Тату в виде якоря, который опутан веревкой.
— Не веревкой, а фалом.
— На флоте служил?
— Ну, да…
— И кортик у тебя оттуда?
— Нет у меня никакого кортика. Им офицеров награждают, а я старший матрос запаса.
— Так кортик ты спереть мог.
— Вы что?.. Вы что думаете? Это я убил Демьяна?
Неожиданно дверь в зал распахнулась, и в комнату влетела Ксения. Глаза выпучены, руки дрожат. Пальцы сжаты в кулаки. Она со злостью уставилась на Бориса:
— Ты-ы…
А затем повернулась ко мне и тихо проговорила:
— Есть у него кортик, товарищ милиционер, он сам мне показывал.
— Не ври, дура! — взвизгнул рыжий и, вскочив на ноги, попытался залепить пощечину женщине.
Я перехватил его руку, и, не слишком церемонясь, ткнул коленкой в живот.
Тот охнул и завалился обратно на диван.
— Спокойно, Боря, — процедил я. — Зачем ты мне соврал про кортик?
— Да не мой это! Дядькин. Он у меня капитаном первого ранга служил.
— А сейчас дядька где?
— Так помер давно. Я и на флот-то из-за него пошел. Сильно уж он хотел, чтобы племянник моряком стал. Сыновей-то у него не было.
— Ты мне зубы не заговаривай, где кортик?
— Дома у него, — холодным, как у банши, голосом произнесла Ксения. — В серванте за стеклом.
— Отлично, а теперь слушай сюда, гаденыш. Кортик мы изымем, экспертиза сверит параметры клинка. Уверен, что по размерам они совпадут с раневым каналом в трупе Гребешкова. Плюс кровь в закутках между гардой и клинком поищем. В ножнах проверим, наверняка следы остались.
— Я не убивал! — дернулся рыжий, будто хотел дать деру, но отрезвляющий увесистый подзатыльник от меня охладил его пыл.
— Значит, тебе не повезло, — спокойно проговорил я. — Задержим тебя, а в СИЗО Сафонову тебя проще будет достать. И найдут тебя однажды, Боря, повешенным в камере на собственной простыне.
— Вы же обещали меня защитить? — Воробьев затрясся, на глазах выступили слезы, он яростно тёр рукавом глаза.
Смотреть на него сейчас было откровенно противно. Не зря он по шкафам-то ныкался, гад мелкий.
— Я убийц не защищаю… Если хочешь жить — признайся во всем, и я тебе помогу.
— Как поможете?
— Я договорюсь со своим следователем прокуратуры. Она возьмет дело себе. Поместим тебя не в СИЗО, а в КПЗ.
— Так КПЗ в подвале управы! — воскликнул Воробьев. — Под носом у Сафонова и в его подчинении. Вы с ума сошли!
— Все-то ты знаешь, — усмехнулся я. — Будто готовился к отсидке. В КПЗ административники, в основном, обитают. К ним тебя подселим. Пьянчуги, тунеядцы и хулиганы. Будешь всегда на виду, бок о бок с несудимыми. Производство по делу быстро постараемся закончить, если сотрудничать со следствием должным образом будешь. Потом пойдешь по этапу далеко от Новоульяновска. Там уже тебя Сафонов не достанет. Даст Бог, и сам следом за тобой отправится в скором времени в места не столь отдаленные.
