Попробовал считать капли воды, разбивающиеся об пол, дошел до второй тысячи, а на две тысячи пятнадцатой по коридору протопали кованые башмаки и остановились возле моей камеры.
– На выход…
– Мордой к стене…
– Пошел вперед…
– Налево… – Сиплый голос за спиной обыденно подавал команды, иногда подправляя маршрут тычками.
Отчего-то показалось, что меня ведут в пыточную. И предчувствия не обманули.
Уже приевшаяся вонь, тусклые масляные светильники, на ободранных стенах в образцовом порядке развешаны разнообразные инструменты, назначение которых не вызывает никаких сомнений. У дальней стены несколько замысловатых конструкций, в одной из которых я уверенно опознал дыбу: правда, несколько продвинутой конструкции. Двое парней возле жаровен с тлеющими углями любовно начищают инструментарий; третий, возрастом постарше, коренастый пузатый мужик в красном колпаке и кожаном переднике на голом пузе, с отеческой улыбкой за ними наблюдает.
А… ну да, рядом с ними на железных козлах распят голый «пациент», скорее всего – в бессознательном состоянии, но почему-то в нетронутом состоянии. То есть пока еще не пытанный. Вроде как. Или?.. Не, просто обгадился, и все…
– Сюда его, голубчика…
Сбоку от двери, за большим столом, вольготно расположился сам его святейшество предстоятель. Надо же какая честь: а я ожидал кого-нибудь рангом пониже. Рядом с ним, за узкими кафедрами, еще три человека. Судя по перьям за ушами – писцы. И пятый, листающий здоровенную книгу в потертом кожаном переплете. Он один из всех в пыточной был одет в цивильную одежду. Неброско, но дорого и даже щеголевато. А вот лицо… его лицо напоминало породистую собаку: красивую, с идеальным экстерьером, но все же собаку. Даже не знаю, откуда у меня такая аналогия взялась, но она как нельзя верна.
– Присаживайся, мил-человек. – Прелат Акакий радушно показал мне на табурет и махнул рукой надзирателю. – А ты пока свободен…
– Внимаю… э-э-э… вашей, гм, вашему… вашему святейшеству… – Я запутался в титулах прелата, в итоге фраза прозвучала будто из уст косноязычного идиота. И внутренне обругал себя самыми последними словами.
– А куда ты денешься, чадо мое. – Прелат склонил голову набок, внимательно рассматривая меня. – Ну-ка обрядите его…
Двое подпалачников живо навесили на меня вериги с какой-то бляхой на груди, в которую был врезан большой белый камень, очень похожий на хрусталь.
Понятно, знаю уже – это негатор. Блокирует любое чародейство у допрашиваемого. Прелат продолжил рассматривать меня. Надо сказать, выглядел он совсем не грозно, эдакий душа-человек. Даже вполне обаятельный. Опрятен, тщательно выбрит и пахнет хорошо: сливовицей и копченостями. И глаза… глаза добрые. По-настоящему добрые.
– Ваше святейшество, сей муж есть Горан из княжества Переполье, словен, двадцати и трех лет от роду, прозвище Лешак, прознатчик с лицензией гильдии града Люблена, соответствующие грамоты присутствуют, не поддельные… – речитативом затараторил один из писцов. – Прибыл в град Добренец двадцать шестого числа сего месяца, сопровождая как хранитель тела некую Франку Додон и ее дочь, Петунью Додон, обе из рода подгорников. Оные хафлингессы в изобилии закупились у лавочников и на следующий день убыли из града, а сей Горан остановился в борделе для развратного времяпровождения, где по сей день и обретается.
Прелат нахмурился:
– Развратничаешь, чадо мое?
– По мере сил, ваше святейшество. Грешен… – Я старался изобразить из себя недалекого провинциала, не глупого, но и не блещущего умом. Почтительного, но и не подобострастного. Так посоветовал Влахий. А он сиживал в казематах Синода… Словом, у меня нет пока оснований ему не доверять.
– Это точно… – с сожалением вздохнул прелат. – Ну да ладно, перейдем к делу. Ты его угробил?
Пара писцов живенько вынесла зеленую башку обра на обозрение.
– Я.
– А чем в это время занимались чародейка Алисия и боярин Борбан?
– Боярин тащил ее за ногу в угол, ибо оная дама, саданув молнией по мужикам в черном, впала в беспамятство. – Я скривился и сплюнул. – Чахлая…
Один из писцов вскинулся, оскорбленный таким неуважительным отношением к казенному полу, но, увидев, что прелат никак не среагировал, уткнулся в конторку и ускоренно заработал пером.
– Мужики в черном… мужики в черном… – задумчиво протянул предстоятель. – И кто они, по-твоему?
– Не знаю, – мотнул я головой. – Чародейка грит – черные, то бишь чернокнижники. Может, так… стражников один из них славно разделал. Тот, что девку, Орыську-то, утянул в зеркало. Ну-у… в то зеркало, что меж столбами открылось.
– А вот десятник Козима грит, отпустили вы их. И стражников побили вы, а ему за молчание монет отвалили. – На лицо прелата вернулась его обычная, благостная улыбка. – Вишь, какая незадача случилась. А Барух подтверждает. Да, Барух?
– И-истину глаг… глаголете в-ваш-шество… – прохрипел голос Баруха за моей спиной.
Я невольно обернулся и с удивлением опознал нищего в привязанном к козлам узнике. Сердце кольнула ледяная игла. Попрошайка в самом начале боя спрятался в коридоре, но вполне мог слышать некоторые наши разговоры. Влахий прочистил ему мозги, намертво, по его словам, стерев этот участок воспоминаний, но… не особо верю я в подобное… То что один чародей стер, второй вполне может восстановить.
– Вот видишь… – Прелат мне даже подмигнул. – Хочешь, еще кого позову. Признавайся уже.
– Ага, признаю, – с готовностью согласился я. – Отпустили, побили и отвалили. А потом хором кикимору драли. И сами творили черные чары. Как скажете, ваша святость. Только вы подсказывайте, а то я сам придумывать не очень горазд.
Ну а что ему сказать? Упираться бесполезно, десятник под угрозой пыток и не то скажет. Барух уже сказал. Да и сам белоризец прекрасно знает, как на самом деле было. Я понимаю, если бы он прицепился к моей истории, которая действительно шита белыми нитками… Да и Франка никуда не отбыла, а надежно перепрятана, по совету Влахия. Словом, много до чего можно докопаться при желании. А прелат недалеким фанатиком явно не выглядит. Ан нет, валяет дурня… Но посмотрим, скоро станет ясно, что ему надо.
Мужчина, спокойно листавший до этого книгу, вдруг сделал два быстрых шага, выдернул из-за моей рубашки амулет Малены, насмешливо хмыкнул, затолкал его обратно и спросил резким неприятным голосом:
– Почему Силу не использовал противу нелюдя?
– Не люблю.
Мужик удивленно потребовал:
– Поясни.
– Не нравится. Лишняя она. Да и не учен. Батюшка с матушкой скрыли меня, когда комиссия из Лиг шустрила. Да и толку от Силы той, разве что свечку подпалить. И то не всегда получается. Вот это… – я протянул ему руку, – надежнее…
Протянул руку и замер. Меня никто в этом мире еще не смог прочитать, и как оказалось, тому виной не только амулет Малены, но и какая-то загадочная особенность мозгов. Это говорил мне еще Асхад, согласился с этим и Влахий. Но совсем не значит, что так будет всегда.
– Очень слабая ментальная активность, синапсы не реагируют на возбуждение, а способности в зачаточном состоянии, – буркнул сам себе синодский чародей и добавил, уже обращаясь к прелату: – Да, возможно, это один из тех случаев, когда истинный дар без использования постепенно деградирует. Он не врет.
– Не врет, не врет… – беззлобно передразнил его прелат. – Заладил. Слышишь, прознатчик, чародей грит, не врешь ты. А я ему не верю. Может, все-таки расскажешь?
– Про кикимору? Значица, так. Вонючая курва, аж слезы из глаз, но…
– Не хочешь, да? – прищурился священник. – Твое дело, но тогда я хочу, чтобы ты посмотрел на одно интересное представление. Модест, приступайте. Да поверните этого, чтобы посмотрел.
Подпалачники живо сорвались с места и что-то влили в горло Баруху из скляницы черного стекла. Палач зевнул, с наслаждением почесал у себя в паху и принял от помощника странный инструмент, похожий на свернутую винтом зазубренную иглу.
– Знаешь, парень… – Прелат неслышно подошел ко мне и горячо зашептал прямо в ухо: – Когда, погромив черных, вы поехали жрать хмельное и обговаривать свои жалкие делишки, этот попрошайка прямым ходом побежал к нам…
Я не видел, что делал палач, он стоял ко мне спиной, но Барух вдруг испустил дикий визг, дернулся, сорвав козлы с места, и судорожно засучил ногами…
– …Ты сейчас пытаешься понять… – Священник говорил очень спокойно, без малейшего волнения или злобы в голосе. – Почему его пытают, ведь он все сказал…
Палач отбросил в сторону окровавленный инструмент и, не глядя, протянул руку помощникам. Один из подпалачников передал ему добела раскаленные клещи. Помещение немедленно стеганул истошный вопль, перешедший в утробное мычание…
– Я тебе отвечу, Горан: это очищение, очищение души и тела от мерзости и грязи. И наказание за неверность. Барух был богат, очень богат, он один мог купить целый квартал в Добренце. – В голосе прелата мелькнула легкая издевка. – Но предпочитал нищенствовать, доносить за мзду, обирать трупы, потворствуя своей алчности…
