- Поймите же, товарищ Вязовский, я ничего такого не открывал! Я понятия не имею, какую такую душу я подселил в МОСК, как это вообще можно сделать и как это удалось именно мне! К тому же я, между прочим, комсомолец, мне вообще не положено верить в то, что эти ваши души существуют!- Семенов прожевал бутерброд, и решил окончательно расставить точки над е и галочки над й.
- Хорошо, давайте еще раз. Мы, в лице лаборатории магенетики Рижского университета, утверждаем, что в процессе создания Вами... «Не создания, а сборки!» - не преминул ехидно уточнить старший лаборант. - Хорошо, в процессе сборки изделия А-Два, Вы, непонятным науке образом, подключили к мотиватору модели МОСК так называемую чистую душу — из тех, что полностью очищены от живой и посмертной составляющих, но еще не ушли на перерождение. Да, Вы в это не верите, но в это верим мы! И для нас это открытие имеет колоссальное, просто непредставимое, значение!
Семенов не возражал, но смотрел скептически. Эльф по фамилии Вязовский вдруг поймал себя на том, что готов сорваться. Это было странно и неправильно, не случалось уже под пять сотен лет, и не должно было произойти сейчас. Поэтому долгоживущий ученый из не очень далекой Риги решил успокоиться и зайти с другой стороны.
- Давайте так. Лаборатория. Любое оснащение, любые реагенты, существующие по эту сторону Грани, и даже некоторые с той стороны. Штаты — какие хотите, профессоров, хоть академиков. Финансирование... Да, деньги сейчас не главное, но Вам совершенно точно будет хватать на все! Квоты, хоть личные, хоть общественные, откроем на уровне Политбюро ЦК, нас поддержат.
- И что я буду должен? Продать душу? А у меня, между прочим, нет!
- Да не продать! Найти! Исследовать, разобраться, понять, как оно такое вообще возможно! Вы же черт, у вас же не только рацио, вы же удачливый, как... Как Вы! - эльф все-таки был на грани нервного срыва. Понять мотивацию лаборанта, отказывающегося от профессорской должности, он не мог решительно никак.
Тренькнул элофон: не последнего поколения, но вполне рабочий и даже почти не устаревший. Пришла текстовая записка, отправителем значился младший брат, текст гласил: «просто соглашайся! подробности вечером».
Семенов-старший сардонически усмехнулся: мнение младшего брата, да еще и высказанное в такой категоричной форме, было бы принято во внимание в последнюю очередь.
Элофон тренькнул еще раз, и вдруг издал переливистую трель звонка.
«Б.Эпштейн» — значилось на небольшом экранчике, а чуть ниже стоял ни разу не виданный воочию, но хорошо известный со слов, значок, даже два: маленькие серп и молот, вписанные в циркуль (значок государственной линии) и дробь, состоящая из двух плюсов (высший уровень шифрования и защищенности). Не взять такой звонок...
- Алло! - заявил Семенов, поднеся элофон к уху. - Здравствуйте, товарищ старший майор государственной безопасности. - и, через минуту напряженного выслушивания абонента по ту сторону эфирной линии, - разумеется, товарищ Эпштейн! Наказ партии комсомолец Семенов выполнит!
И, обратившись к застывшему в ожидании эльфу: - Товарищ Вязовский, лаборатория — это очень интересно. Считайте, что я согласен.
***
Ленинград, 26 ноября 2022 года. Здесь и сейчас.
Колобок и Лис.
Колобок катился по аллее парка, разбитого на острове имени Кирова (недалеко от стадиона имени того же товарища), приближаясь, постепенно, к точке назначенной встречи.
Катился он в гордом одиночестве: зареванная Куяным осталась дома, дав честное комсомольское слово в том, что не попытается последовать за легендарным героем потайным манером, то есть — без спросу. Так было правильно: от встречи можно было ожидать чего угодно, а подставлять комсомолку, только начинающую взрослую жизнь, под молотки закона, конечно, не стоило.
Катился он чуть медленнее, чем обычно: требовалось экономить заряд батареи, каковой заряд еще и расходовался сильнее привычного на постоянное поддержание чего-то странного, но действующего, того, что сам Колобок назвал про себя «полем акустического подавления». Поле действовало отлично: как бы случайно, но во множестве, оказавшиеся в парке граждане, в большинстве своем, не одетые в униформу, внезапно уставали и решали посидеть на одной из удобных парковых лавочек. Некоторых из них, к слову, добудиться смогли только на вторые сутки: Колобок старался обеспечить собственную безопасность изо всех сил.
Катился он, рассуждая по дороге про себя и о важном. Например, о том, как жить (существовать?) дальше, чего ждать от встречи, где искать укрытие и как бы потолковее сбросить с несуществующего хвоста пылающую юным задором подельницу: с тем, чтобы об ее участии в его, Колобка, неоднократном спасении известно осталось, кроме нее самой, примерно никому.
Впрочем, рассуждать получилось недолго: не хватало исходных данных, да и дорога, вопреки ожиданиям, закончилась слишком быстро.
Своего названия у кафе, кажется, не было, и не было даже номера: вся вывеска, плохо видимая из-за нависающих ветвей, содержала эти четыре буквы, и больше ничего. Корсак ускорил шаг: встречаться в самом кафе, конечно, расчета не было, но как ориентир оно вполне годилось.
Искомую лавочку скрывал довольно густой, пусть и почти лишенный сейчас листвы, кустарник. Видимо, в выходные и праздничные дни ее занимали жаждущие культурного общения юные парочки, и, хотя сейчас была суббота, парочки пребывали или прямо дома, или — в туристических походах, на комсомольских стройках и даже на мещанской сути приусадебных участках.
Изделие А-Два пока не появилось, или уже было неподалеку, но ловко пряталось в кустарнике.
Корсак поправил на голове импортные стрелковые наушники, изображавшие причину невосприимчивости отставного кавторанга к акустическим ухищрениям Изделия. «Хорошо, что сегодня в парке почти никого нет. Привлекать внимание граждан… Не сейчас,» - подумал вдруг журналист.
Тут же пришлось притвориться, что наушники отлично работают: удалось не вздрогнуть в момент, когда из-за спины послышался хруст веток и едва слышное жужжание. Колобок прибыл.
- Снимите, пожалуйста, наушники, - потребовало Изделие вместо приветствия. - Я вижу, Вы уже в курсе некоторых моих особенностей и преимуществ… Не хотелось бы их лишиться.
Корсак послушался. Наушники были сняты с головы и водворены внутрь репортерской сумки: в таких раньше носили первые магнитофоны, большие и тяжелые, а теперь — самые разные мелочи, жизненно необходимые в работе журналиста.
- Вы позволите удостовериться? - уточнило Изделие.
- Удостовериться в чем? - Корсак сделал вид, что не до конца понял вопрос.
- Что у Вас в сумке? Кроме этих, ну, наушников? - Колобок подкатился чуть ближе и требовательно протянул манипулятор, увенчанный округлым сенсором неизвестного Корсаку назначения.
- Убеждайтесь, конечно, если для Вас это так важно.
Колобок пошевелил сенсором, изобразил всем корпусом согласный кивок и втянул манипулятор куда-то внутрь себя.
- Надо же, ни оружия, ни кристаллов, ни еще каких-нибудь нечестных приспособлений… Только элофон. Кстати, можете его достать, ведь наш разговор, видимо, будет записываться? - Изделие вновь разорвало сокращенную было дистанцию. - Доставайте, доставайте. У вас, органиков, отвратительная память, если не забудете, то половину переврете.
Спустя сорок минут тщательно фиксируемой беседы, Корсак знал буквально все, или все то, что Изделие посчитало нужным сообщить. Ситуация и вправду была из рук вон.
Немногим ранее, в процессе инструктажа, проводившегося в Самом Большом Доме, оседлавшем Литейный проспект неподалеку от моста через реку Нева, с Корсаком поделились важной информацией.
- Наши эльфийские коллеги предполагают, вернее, считают, что уверены: внутрь изделия помещена душа, или, научно выражаясь, энергоинформационная матрица некогда жившего человека. - сообщил с видом умудренным и уставшим старший майор государственной безопасности, охотно откликавшийся на обращение «товарищ Эпштейн». - Мы, с некоторыми допущениями, склонны с ними согласиться. Наши специалисты, - продолжил товарищ Эпштейн, - Я имею в виду не только техотделы Комитета, но и ученую братию из Университета, прямо утверждают, что предполагаемых характеристик МОСК сам по себе достичь не может ни при каких обстоятельствах.
