— А ты сам убьешься, — хмыкнул я. — Выпрыгнешь из окна того корпуса, — я кивнул на пустующую черноту глазницы проема, — самоубийство, так сказать.
— Я не буду прыгать! — голос Радченко дрогнул, а затем выдал истеричные нотки. — Да пошел ты!
— Будешь, — я шагал на противника, а тот от меня отступал ползком, пятясь на четырех костях. — Я тебе помогу.
Капитан попытался встать, но я успел его подхватить за ворот пиджака. Ткань затрещала, он хотел вырваться, пришлось второй рукой (слава богу, почти зажила, и на адреналине уже мог ею кое-что делать) дать ему тычок под дых, чтобы немного угомонить беснующуюся тушку.
Радченко скрючился и стал сговорчивее, а я потащил его по щербатым бетонным ступенькам наверх навстречу судьбе.
— Не делай этого, — заныл вдруг недомерок. — Зачем тебе меня убивать? Ты с ума сошел?
— Из мести, — спокойно проговорил я.
— Ты из-за фарцы, что ли? Обиделся, что тогда мы на вас наехали?
— Нет… Ты сам знаешь, за что…
— Не понимаю, о чем ты!
— Врешь! — я грубо ткнул его в спину так, что тот чуть не перекопытился на ступеньках.
Вел пленника как на расстрел, а тот уже с угроз перешел на мольбы.
— Не дури, Петров! Я человек маленький, ничего не решаю. Ну прости за все, что было!
— А кто у вас решает?
— Если скажу, отпустишь меня?
— Посмотрим.
— Сафонов. Он, гад, всем заправляет.
— Это Сафонов убил Дубова?
— Чего? Какого Дубова?
— Пришли, — я крепче стиснул ворот пиджака недомерка и подтолкнул его к зеву зловещего оконного проема.
— Погоди! Дай сказать! Не убивай!
Я на него толком даже не смотрел. Вернее, смотрел, будто на стену, а не на человека живого.
— Я не люблю, когда мне врут.
— Твою мать! Да не вру я! Кто такой Дубов? Это который зампрокурора?
— А у нас в городе много Дубовых убито?
Мышцы лица с трудом сложились в ухмылку.
— Да не слежу я за убийствами. У меня другой профиль! Взятки, растрата, хищения с предприятий. Совсем не та стезя, ну. И Сафонов никого не убивал. Во всяком случае, я о таком не знаю.
— А кто тогда убивал?
— Отпусти меня, не держи над пропастью! Бляха! Страшно же!
Я ослабил хватку, отошел вглубь заброшенного зала. Под ногами зловеще хрустели осколки бетона и разбитого стекла.
Тот тоже сделал шаг — крохотный совсем. Боялся, и правильно боялся.
— Говори, сука, — прошипел я. — Все рассказывай про ваши делишки с Сафоновым. От этого сейчас зависит, жить тебе или сдохнуть…
Глава 24
Радченко обмяк и больше не пытался вырываться. Пятился подальше от страшного окна, под которым с высоты четвертого этажа видна была чернота тверди, усыпанной битым кирпичом.
— Я все скажу, — задыхался он. — Только прошу, давай подальше отойдем, — он кивнул на черноту проема. — Я высоты боюсь.
Я кивнул, и мы вышли в пустой коридор. Сюда свет почти не попадал, но глаза уже привыкли к темноте. Сверху свисали заскорузлые провода, словно мертвые лианы. Стены с годами засыпали пол развалившейся штукатуркой и обломками кирпичей. Гиблое местечко.
Я отпустил ворот пленника. Встал спиной к лестнице, чтобы тот не сбежал. Если задумает смыться, ему придется пройти сквозь меня.
Радченко трясся, как осиновый лист, казалось, вот-вот разрыдается. Совсем сдулся. Отлично… Будет сговорчивее. Даже присел на корточки и что-то бормотал, как бы готовясь к неизбежному.
Но я ошибся. Гаденыш в детстве, видно, ходил в театральный кружок. Научился корчить испуг и подавленность. В один миг капитан схватил с пола кусок бетона и с криком ринулся на меня.
Такого я не ожидал, но жизнь научила быть всегда начеку с задержанными. Особенно если тот — продажный мент. На такой случай у меня всегда припасен секретный приемчик.
Главное — обманное движение провести грамотно. Вскинуть руки в боксерскую стойку, будто собираешься атаковать кулаками. И лишь только враг будет на расстоянии вытянутой ноги — бить носком ботинка в пах.
Слишком сильно можно в удар не вкладываться, самое главное, метко попасть, а там и сам противник своей инерцией удар усилит, буквально напоровшись на ногу.
Я вскинул руки, прикрывая лицо. Вот Радченко уже в двух шагах от меня, вот уже в шаге. Р-арз! Вдарил подъемом стопы снизу вверх без всяких прелюдий, не примериваясь. Хрясь! В яблочко. Вернее, в два яблочка.
Оппонент завыл и выронил своё орудие, пробежал еще несколько метров мимо меня, пригибаясь все ниже (я пропустил его, отойдя в сторону), и завалился на щербатый пол.
Корчился и что-то шипел. Из слов только я разобрал “сука” и “больно, бл*ть”. Логично, так оно и задумано.
Я наступил ему на грудь одной ногой. Вдавил ребра, сбив дыхание:
— Жаль, что разговора не вышло. Но сам понимаешь, мне теперь в живых тебя нельзя оставлять. Сам из окна выпрыгнешь или тебя на пинках вытолкнуть?
— Не убивай, — прохрипел Радченко. — Я все скажу…
— Это мы уже проходили три минуты назад.
— Теперь правда скажу. Слушай. Сафонов собрал местных фарцовщиков под свое крыло. Теперь в городе без его ведома никто шмотки заграничные не толкает. Мы спекулянтов совместно с участковыми по всему городу хлопали. Рейдовали каждую неделю, плюс между делом каждый день понемногу окучивали. Намекнули им, что только на площади Механизаторов можно дела делать. Мол, и нам в одном месте проще за порядком следить и, если надо, дела разруливать, чтобы никто их не обидел и не ограбил. Но все это… Денег стоит. Что за спокойствие — платить нужно. Детали скажу. Значит, с рядовых барыг стали брать по две сотки в месяц. Те смогли нормально торговать и быстро наварились. Остальным передали. Сейчас все спекулянты там сконцентрировались. А если из граждан кто-то жаловаться начинал или какая проверка приезжала, приходилось и с ними делиться. С прокуратурой в том числе. Но пока обходилось без эксцессов. Всем хорошо. И фарцовщикам, и нам, и проверяющим…
— Неплохо устроились, — я убрал ногу с груди Радченко, чтобы тому проще было сдавать мне всю информацию. — И много в вашей банде людей?
— У нас не банда, — скривился тот. — Сам понимаешь, что все вокруг воруют. Не одни мы такие. Надоело прозябать. Я… Столько лет в милиции, а путного ничего так и не раскрыл. Только возьмешь кого-то из серьезных торгашей за горло, начинаешь клубок распутывать, так сразу ниточки ведут либо в исполком, либо в горком. И начинаются звонки начальству. И по рукам бьют, чтобы все на тормозах спустить. Ни одного дела серьезного до судебной перспективы в итоге так и не довел.
— Так ты в уголовный розыск иди работать. Там жулики “честные”, никто за ними не стоит. Можно по полной их отоваривать.
— Смеешься, а мне не до смеха. Вот ты сколько в системе? Год, два? А я пятнадцать. Три отдела сменил, везде все одинаково.
— Не отдел красит человека, а человек — отдел. Не с теми людьми ты работал, товарищ Радченко. Честные люди везде есть. Даже в милиции и в прокуратуре. Хорош ныть и на жизнь жаловаться. Я систему не хуже твоего знаю. Не смотри, что зеленый, общался много со знающими людьми. Давай ближе к делу. За что Сафонов убил Дубова?
Радченко все ещё лежал, распластавшись, но тут нашел силы и раздраженно сплюнул на бетон.
— Да не убивал никого Сафонов. Я же говорю! У нас дела были не совсем законные, но по совести чистые.
— Ну ни х*ра ты загнул, ты еще скажи, что за правое дело боретесь.
— А почти что так. Воров оброком обложили. Тоже мне преступление.
— Фарца — не воры. Они будущие бизнесмены, а вот вы обычные вымогатели. От темы не отвлекайся. Почему Сафонов враждовал с Дубовым?
— Опять двадцать пять! Да ты сам, сам подумай. Не были они врагами, а, скорее, наоборот.
— В каком смысле? — опешил я. — Друзья, что ли?
— Ну, до дружбы у них дело не дошло, но союзниками точно были.
— Врешь, собака… Не верю, чтобы Глеб Львович в ваших махинациях замешан был.
Радченко только хмыкнул, но уже не так зло.
