— Артузов, чего это ты сегодня такой подозрительно добрый? — спрашиваю, отправляя в рот очередной пирожок, этот оказался с луком и яйцом, а два предыдущих с картошкой.
— Миша, мы нашли её!
— Тетку из Киева? — откровенно протупил я.
— Лучше, Миша, лучше! Мы нашли личное дело в охранном отделении. Подлинное! Теперь сделать бронебойную фальшивку станет намного проще. Считай, что в твоей операции мы выходим на финишную черту. И вот еще что, мне позвонили, для пользы дела… В общем, завтра тебя снимут с «Огонька». Сам понимаешь, так лучше будет. Это вызовет фон доверия к тебе со стороны наших противников.
— Очень хорошо, между прочим, там у меня совсем неплохо получалось с заработной платой. Вы меня по миру пустите голым, Артур!
— Миша, это ненадолго!
— Да… блин… ненадолго. Усядется на мое кресло кто с толстой жопой. Так и не сдвинешь потом.
— Почему с толстой жопой?
— Ну, так у писателя жопа — самый рабочий предмет, он на ней много сидит! И без толстой и железной жопы «Войну и мир» не напишешь. В общем, ты меня понял…
— Миша, не будет у «Огонька» главреда. Будет редколлегия. А как все вернется на круги своя, так ты и вернёшься!
— Понял, значит, всё уже решено?
— Угым… — Артур тоже активно сокращал поголовье пирожков, и чтобы не уснуть голодным, пришлось прерваться.
— Скажи, Артузов, а вам не страшно такой исторический документ курочить? Вы же возьмете его за основу и туда напихаете всякой хрени. И что, не жалко?
— Миша, ОН сказал, что обязательно надо использовать. НАДО! Понимаешь, вывести на чистую воду эту группировку, это непросто! Очень непросто! Зато станут известны все, или почти все фигуранты. Высунут они свои бошки. Высунут! Такой шанс свалить, сам понимаешь! Не могут они им не воспользоваться, не могут! Уже шевеление началось. Стали прощупывать позицию для проведения внеочередного съезда, чтобы скорректировать пятилетние планы. Это официальный повод. А вот что будет за повод на самом деле? Там ведь тоже против нас не дураки играют, Миша, поэтому тебе с «Огонька» придётся слететь, останется «Крокодил». Ты там чего позубастее засунь пару раз. Ну, не мне тебя учить. В общем, надо, чтобы видели, что у тебя из-за твоего склочного и сволочного характера проблемы.
— А они не решат воспользоваться этим, чтобы цену сбить?
— Обязательно решат. Но ты тут стой до конца! Твоя жадность — это тот аргумент, который их обязательно убедит, что с тобой можно иметь дело.
— Понял, я не жадный, а домовитый, всё заработанное в дом тащу!
— Вот-вот! — Рассмеялся Артузов. — Продолжай в том же духе! Я даже тебе поверил! На минуточку даже не выходи из образа! Всё, бывай! А вот, я же тебя, проглодита, уже знаю.
И на столе образовался еще один кулёк с пирожками. А вот этим Артур всё исправил. Настроение стало улучшаться. Сейчас еще чайку закипячу и все съем! Но жадность пришлось поумерить. Потому что почти ночью приперся брат Боря и слопал половину пирожков, причём, падлюка, кривился, что они совсем не такие вкусные, как у его жонки! Если ж они не вкусные, так какого ты их лопаешь? Не брат, а сволочь! И почему-то Кольцов был с моим последним утверждением согласен.
Глава третья. За страх или за совесть?
Глава третья
За страх или за совесть?
Дом на Набережной
17 июня 1932 года
Вчера было оглашено решение об увольнении меня, Михаила Кольцова, с должности главного редактора журнала «Огонёк». Да, понимаю, что в этом есть такая необходимость, но почему-то нам обоим было сие неприятно. Ладно, Кольцову, а мне-то с этого что? Ан нет, за это время я, скорее всего, тоже как-то окольцовился. В общем, личность Миши оказывает на меня какое-то влияние. И что самое интересное, если бы меня назначили еще куда. Так точно бы звонки повалили, поздравления, приглашения на всякие мероприятия околосветского толка. Вообще, стремление советского бомонда как-то копировать модели поведение старой аристократии бывали частенько слишком неуклюжими и откровенно пародийными. Вот, мой друг, Владимир Маяковский это очень точно отметил…
И вечером та или иная мразь, на жену, за пианином обучающуюся, глядя, говорит, от самовара разморясь: «Товарищ Надя! К празднику прибавка— — 24 тыши. Тариф. Эх, и заведу я себе тихоокеанские галифища, чтоб из штанов выглядывать, как коралловый риф!» А Надя: «И мне с эмблемами платья. Без серпа и молота не покажешься в свете! В чём сегодня буду фигурять я на балу в Реввоенсовете⁈» На стенке Маркс. Рамочка ала. На «Известиях» лежа, котёнок греется. А из-под потолочка верещала оголтелая канареица. [1]
Это я к тому, что никто, кроме брата Бори мне не звонил, сочувствия не выражал. Ждали и боялись. Все! Ни одна высокохудожественная мразь за сегодня не позвонила! Сдох Охрим, и хер с ним! Боятся, сучата, ох, как боятся! И что там про нашу выдающуюся писательскую интеллигенцию, про их оппозицию режиму? Вранье всё это. Их оппозиционность выражается только в дикой зависти по поводу премий и наград, которые достались конкурентам, а падающую птицу так еще и затопчут, а чего уж там? На всех-то рассчитано не было! Не хватает писателям на кальсоны! Про что это я? Так про известный факт, когда великий пролетарский поэт и писатель Максим Горький никому не известному поэту Мандельштаму прошение одежонку выдать подписал, а вот на теплое белье (пару кальсон) из списка вычеркнул. По всей видимости, талантом Мандельштам до Пешкова не дорос.
А вообще-то во мне все ещё бурлит и шкварчит… Ох и неприятно закончился для меня разговор в кремлевском подвале. А что тут приятного может быть? В общем, взяли меня два товарища, Кунин и Смирнов, в оборот. Объяснили, что их задача обеспечить мою лояльность, причем не допустить, чтобы мои знания попали врагу. А кто у нас враг? Да почти все! Блядство натуральное! В общем, мне выдали ампулу с цианидом, которую я теперича в одежку себе вшил. Ну да ладно, а чтобы я совсем перестал сомневаться, что на крючке, Куня, сволота такая приказал моему сердцу остановиться. И оно, бл… остановилось! Я смотрел на часы, которые были на столе — ровно минуту. Потом закачало. Что я за эту минуту пережил? Да нет, вся жизнь передо мной не пронеслась. Но вот чувство, что тебя держат, как птицу в кулаке, и что ты уже не жив, это было, чувство стыдного, поразительного бессилия. Ага, еще и обмочился… суки! Если бы еще пару минут, то и… ладно, вспоминать не хочется. Вот тебе пряник, Миша — ты живи пока что, живи, но в качестве кнута помни, чуть что не то сделаешь, или предать подумаешь, так сразу же сердечко твое остановится, так что если что, лучше сам ампулку раскуси, мгновенно и не больно… Вот тебе и доверие. В общем, никогда еще не чувствовал себя настолько униженным. Да, понимаю, что это программа, заложенная при гипнозе. Сто процентов. Но ее-то мне не снять. Нет, есть варианты, например, попасть за границей к какому-то специалисту, который сможет эти блоки нейтрализовать. Но почему он же не сможет заложить мне свои установки? Такие специалисты если и есть, то со спецслужбами сотрудничают тесно, по-иному в нашем мире никак.
Ну что там Катаевы, Ильфы да Петровы, учуяли, что хлебное место освободилось? Учуяли! Кольцов сделал «Огонёк» журналом, который читают сотни тысяч! И какой у него тираж! А какой у него тираж? Миша, какой тираж я подписывал у последнего номера «Огонька»? Обиделся, дуется, молчит! Да, в СССР есть система, но нет единого профсоюза или объединения писателей и журналистов. А нужен ли он? Вот в чём вопрос!
Ладно, пройдусь-ка я снова по Патриаршим… Именно тут я должен увидеть своего знакомого. Наша встреча и будет сигналом к тому, что у моих конфидентов все готово для передачи мне денег. Интересно, Артур прав, постараются они еще уменьшить мне гонорар, или нет?
К тому времени, когда должна состояться передача папки с документами, оставалось очень немного времени. И я испытывал серьезный такой мандраж. Не боится смерти только идиот, я же обычный человек, да, меня всего трусило, на свое ежедневное рандеву я вышел, стараясь изобразить совершенное спокойствие. Сегодня был жаркий день и у прудов собралось народу очень и очень, впрочем, это мне совершенно не мешало. Главное, чтобы Аннушка не успела разлить подсолнечное масло. А всё остальное — ерунда.
