Амбридж, похоже, уже определилась, завершила «ознакомление с проблемой» и принялась строчить указы и декреты. Их, с обработкой и восхвалениями в мудрости правительства, тут же, буквально из–под пера выхватывая, издавал «Ежедневный Пророк».
Мы делали вырезки и вклеивали все в тетрадочку. Системой, а не разрозненными статьями, позиция Министерства становилась яснее. Из воды пустых слов явственно проступали черные рифы.
Если отжать всю воду, нарезать цитаты, то получается как–то так:
«Мы, общество, должны на равных принять утерянных нами родных и близких, в нищенских условиях обитающих в старинном магическом лесу. Дать работу, образование, помощь и защиту». (Много слов о том, какую именно помощь и защиту готово оказать благородное магическое общество своим нищим приблудным пасынкам. И как–то так плавно, удивительным образом, изначально правильные слова подводили магов к гордости за себя великолепного и брезгливой жалости к неудачникам, не иначе, как по своей вине свалившимся на самое дно.)
«Уважение — это улица с двусторонним движением. Инфицированные маги также должны сделать навстречу нам несколько шагов». (И еще больше слов на тему того, какие тупые бараны эти оборотни, что отдалились от общества, не принимают его устоев и не живут в мире со всеми.)
«Мы не можем сделать все за них, оборотни сами должны участвовать в обеспечении безопасности нашего мира. В безопасности тех, кто принял их в свою семью». (И тут шло самое интересное. Эти самые меры безопасности. Начиная от разумных — доступное аконитовое зелье; ясли или санаторий при Мунго для неинфицированных детей на все время полнолуния; возможность сдавать министерские экзамены с получением диплома стандартного образца. Плавно переходило к не лишенным логики, но жестким мерам. Например, купирование слюнных желез. И катилось уж вовсе куда–то не туда. К запрету на размножение, принудительной регистрации, опознавательных знаках на одежде или даже на теле, к ужесточению существующих резерваций, вплоть до конвоя вокруг поселений, и прочим пугающим меня вещам, отчетливо воняющим фашизмом и разверстыми печами концентрационных лагерей.)
Чувствовалось, что особенно мисс Амбридж гордится идеей накладывать глубокий Обливейт на всех оборотней, владеющих боевой магией или даже маггловскими видами борьбы. Несогласным — наказание в виде Поцелуя дементора. Идея эта получила широкий — положительный — отклик в обществе. Сильных и опасных людей британские маги предпочитали перевести в состояние овощей. Разумеется, это было гораздо проще, чем пытаться встроить их в устоявшийся мир, создавать специально инфраструктуру, развивать науку и медицину. А тут еще всех ужаснула наглядная иллюстрация кровавых безумств, свойственных оборотням, которых не сдерживает общественная мораль.
В ответ на первые же публикации, столь пренебрежительно–презрительно, высокомерно–жалостливо описывающие «инфицированных», преступник–экстремист Фенрир Сивый со своей стаей–бандой совершил несколько шумных и кровавых оргий на севере страны, нападая на смешанные — маго–маггловские — поселения. Люди, чьи тела не поддерживала и не усиливала магия, умирали. Наделенные дополнительными резервами выживали, но становились оборотнями, сходили с ума от отчаяния, сводили счеты с жизнью. Опережая набеги бандитов, по магическому миру прокатилась волна самоубийств. В обществе разразились бурные споры — а надо ли вообще помогать этим тварям? Не вырезать ли их, как гангрену, как уродливый гнойник с тела магического мира? А рана вскоре затянется — новых людей бабы еще нарожают. Взрослые всерьез обсуждали эту идею. Дети (которые поумнее) ходили хмурыми — и Драко, и Невилл, да и вообще все без исключения мои друзья отлично понимали, что любой из них в магическом обществе может оказаться в роли «гнойника», вместо которого «еще нарожают».
Пример тому — те самые маги из подвергшихся нападению деревенек.
— Интересно мне, как это технически возможно в случае, подобном моему? — невесело пошутил Гарри Поттер, имея в виду смерть своей матери и прерывание Рода Поттеров в случае его, единственного носителя крови, смерти.
А ведь оборотень способен дать здоровое потомство. Ликантропия не передается по наследству. Другое дело, что в общине многие родители, отчаявшись заработать на новый дом и новую жизнь, сами инфицировали своих детей, чтобы не разорвать их в одно из безумий полнолуния.
Мы проигрывали этот бой. Я ждала, когда невидимый судья присудит победу противнику, и эта община перестанет существовать. После чего маги ополчатся на другие стаи. Начало–то положено.
И вдруг — Па конте![46] — укол не присуждается никому. Мы расходимся в стороны. Представители Министерства вежливо улыбаются. Школьники и немногочисленные взрослые, все–таки примкнувшие к своим чадам в заведомо безнадежном деле, растерянно оглядываются.
Мистер Малфой довольно и ехидно улыбнувшись, вбрасывает в прессу новую, сенсационную тему для обсуждения, объявляя об открытии на паях[47] с Блэком парка экстремальных аттракционов на одном из островов. Новость мгновенно затмевает прения по поводу оборотней.
«Эти темные твари были всегда, всегда и будут. А Парк от Малфоя — это что–то новенькое», — бурчит один из учителей, и остальные его полностью поддерживают.
Билеты, несмотря на их неимоверную дороговизну, раскуплены уже на полгода вперед. Слышно громкое негодование по поводу предстоящих закрытий парка на время технических работ «на целых четыре дня в месяц!».
С такими восклицаниями непонятно, как маги жили вовсе без этого парка?
И только я, Гарри и Драко (из не являющихся пайщиками магов) знали, кто будет обслуживающим персоналом аттракционов.
Долорес Амбридж, кстати, пайщиком являлась.
Впервые меня к ней на чай привел мистер Малфой. Уж не знаю, зачем ему было надо, но сильно довольным он по дороге туда не выглядел, хоть говорить на эту тему упорно отказывался, галантно улыбаясь и мастерски заводя разговор в какое–то совершенно неожиданное русло. На пороге комнаты он мгновенно преобразился и пил очень сладкий чай с молоком, словно небесную амброзию. Еще и вареньем заедал. Хоть Дракон рассказывал, что папа пьет только крепкий черный кофе (никаких чаев и киселей). И никогда ничего при этом не жует. Разговоров я почти не понимала — у них было слишком много общих знакомых и известных им маленьких секретиков, чтобы у меня появился хоть шанс. Даже когда они завели беседу о Питере Эвансе, я не сразу поняла, что речь идет об отце Маугли — очень уж мало знала про этого мага–оборотня.
Потом мистер Малфой просил его сопровождать еще несколько раз. Только меня. Меня и Гарри. Меня и всех моих друзей, включая Драко. Мисс Амбридж так же приводила школьников–подростков, детей чиновников, обучающихся на дому, а пару раз даже мальчишек из стаи. Периодически эти посиделки освещали репортеры. Я сидела за столом, ощущая свою совершенную бессмысленность. Словно бы являлась еще одним стулом. Или, скажем, кадкой с фикусом. А вот еще растение есть такое с подходящим названием «дурак». Ага.
Вроде бы все было ясно и понятно и даже правильно — слова, речи, споры. Всё так вежливо и с улыбкой на устах. Но я же понимала, что идут какие–то сложные политические игры. А политика не делается напоказ. Лозунги — это так, рябь на воде. Крупная рыба ходит у самого дна. Чтобы толком разобраться в происходящем, следовало понимать, почему тот прищурился, а эта торжествующе улыбнулась, когда, казалось бы, проиграла трудный, но не безнадежный спор. И так далее, и тому подобное. Чтобы понимать это, надо долго и вдумчиво вживаться в политическую жизнь. Но меня подковерные игры не прельщали в бытность мою Еленой Ри, не манят и сейчас, в облике Гермионы Грейнджер. Так что, я сидела себе спокойно «стулом» и не думала волноваться.
Пока, после решения проблемы со стаей, мисс Амбридж не пригласила меня на чай файф о клок.
Только меня.
Попросила обращаться к ней запросто — Долорес. «И без всяких «мисс», а то я чувствую себя совершенной старухой. Хи–хи–хи».
И беседы были уже не пустым переливанием слов и вознесением лозунгов. Она слушала меня, приводила свои контраргументы. Заставляла поневоле восхищаться ее недюжинным умом и хваткой. И этот ее мягкий, чуть картавый (квакающий, как говорил Рон Уизли) голос:
— Некоторым людям физически необходимо добывать себе счастье. Выгрызать его. Эта община, о которой вы так волновались, разве она достигла бы нынешнего положения, не случись того, что случилось? Ведь я права?
— Правы, — зачарованно отвечала я, контуженная слишком сладким запахом ее духов и обилием розового цвета вокруг, но тут же прибавляла, — но все же я не согласна ни с вашими взглядами на мир, ни с методами.
— А разве вы считаете, что все и во всем должны смотреть на мир одинаково? Во всем и всегда соглашаться?
