— Потерпи чуток, — Андрей Михайлович встал на колени и нащупал в кармане коробочку полевой аптечки. — Сейчас вколю, сразу легче станет.
После укола он перерезал стягивающие Бориса верёвки, и спросил:
— С какой радости твои орлы тебя же пристрелить хотели?
— Это не мои, — нехотя процедил тверской князь. — Мои бы из тебя ёжика с иголками сделали.
— А кто? — Самарин достал мультитул, чтобы перекусить древко стрелы. Хирургические операции в полевых условиях ему делать ещё не доводилось, но почему бы не попробовать на том, кого не жалко? — Вот сейчас больно будет, так что терпи.
Борис молча кивнул, но когда увидел приготовленную для дезинфекции фляжку с коньяком, заводил носом и шумно принюхался. Его перекосило, а на лбу выступили крупные капли пота.
— Да ты же с бодунища! — догадался Самарин.
— Я с Твери! — не согласился князь, и протянул руку. — Дай мне.
— Обойдёшься. Да и нельзя после укола.
— Можно!
— Да и хрен с тобой. Но если сдохнешь, я не виноват.
Андрей Михайлович подал Борису фляжку, но тот вместо благодарности ухватился за руку, дернул на себя, и ткнул Самарина в грудь непонятно когда вытащенным засапожным ножом.
— Сам подохнешь, смерд!
В глазах тверского князя светилось торжество, сразу погасшее от удара мультитулом в висок.
— Что за фигня? — Андрей Михайлович ощупал небольшой порез на чехле бронежилета и с усилием выдернул пробивший височную кость инструмент. — Чего он взбеленился? Нормально же всё было.
Борис Александрович смотрел в небо невидящими глазами и ничего не ответил. А если бы кто-то смог ответить вместо него, то указал бы на неподобающее обращение, непочтительность к родовитой крови, и оскорбление самим фактом тайного взятия в плен. Только вот ответить было некому.
Андрей Михайлович тяжело вздохнул. Он, конечно, собрался менять историю, но не настолько радикально. В том смысле, что своих убивать не хотел, а тверской князь, как ни крути, всё-таки свой, хотя и хреновый. Поэтому и решил изъять Бориса без лишнего шума и крови. А оно вот как повернулось…
Нарочито громкий топот и треск ломающихся ветвей предупредил о возвращении братьев. Вот как раз они сомнениями не терзались, и цвели улыбками от осознания победы. Радостному настроению не мешали даже самодельные носилки из плаща и двух копейных древков, на которых кто-то лежал.
— Пленного взяли?
— Нет, княже, не смогли догнать, — ополченцы положили носилки на землю и Первуша откинул укрывающий груз плащ. — Мы её как застрелили, так все и разбежались. Некого было брать в полон.
— А это кто? — Андрей Михайлович с удивлением увидел сухонькую древнюю старушку в перечёркнутом автоматной очередью латном доспехе, и почувствовал себя Родионом Раскольниковым. — Одна старушка — рупь, десять старушек — уже червонец.
— Это Софья Витовтовна, — пояснил Первуша. — Бабушка царя-кесаря Иоанна Васильевича.
— И вы её…
— Не мы же первые начали, княже. Нет на нас греха.
— Да что же за день такой сегодня? — пожаловался неизвестно кому Андрей Михайлович, и решительно открутил крышку фляжки. — Вот только трупа царской бабушки мне и не хватало для полного счастья.
— Не беспокойся, княже, мы никому не скажем, — пробасил Первуша. — Вдруг она сама от старости померла в Угличе?
— Почему в Угличе?
— Или в Ярославле, — кивнул ополченец. — А здесь её и не видел никто.
— А те, что разбежались?
— Да кто же им поверит? Только не станут они болтать.
— Почему?
— За то, что не уберегли, их на кол посадят.
— А вас, если проболтаетесь?
— А нас-то за что? — искренне удивился Первуша. — Мы же не сами по себе, а под твоей рукой.
— Вот она, средневековая философия…
— Что, княже?
— Это так, мысли вслух, — отмахнулся Самарин. — Всё, уходим отсюда.
— Позволь добычу собрать, — Первуша кивнул на покойного тверского князя.
— Нас здесь не было! Понятно объясняю?
— Понятно, — вздохнул ополченец. — Но похоронить-то можно? Чай люди, не латыняне какие-нибудь.
— Хороните, — разрешил Самарин. — И крест поставьте, что ли…
Много позже, уже после разговоров с друзьями и рассказа Николая о встрече с Софьей Витовтовной, Андрей Михайлович пришёл к выводу, что её гибель пошла на пользу как государству в целом, так и юному государю лично. Слишком уж большим влиянием пользовалась властная и склочная старушка, и она бы ни за что не удержалась от искушения влезть в политику и воспитание внука. Разумеется, к всеобщему благу, как она это благо понимала. Нет уж, пусть лучше так…
А Первуша и Вторуша молчали, не выдавая тайну даже на исповеди. Только иногда приезжали на это место, время от времени подновляя простой деревянный крест без надписей. Зачем? Да кто их знает.
Чтобы окончательно удостовериться в отсутствии у тверичей желания продолжить поход на Москву, Самарин не стал уходить в тот же день. Кто знает, что придёт в голову хмельным воякам при отсутствии командующего? Вдруг найдутся люди, способные мыслить трезво? Дескать, князя по дороге потеряли, зато домой вернулись с победой!
Но лагерь тверского войска не изменился, разве что у роскошного княжеского шатра наблюдалась нездоровая суета. Насколько понял Самарин, разглядывая творящееся действо в бинокль, ближники Бориса Александровича нашли виноватого, и сейчас устроили судилище над каким-то попом, связанным, сильно побитым и стоящим перед судьями на коленях. С пятисот метров слов не слышно, но хорошо видно, как поп мотает головой, видимо отрицая обвинения, и костерит обвинителей последними словами. Очень уж характерно они морщатся, вскипают гневом и хватаются за рукояти мечей.
И вдруг жалко стало священника, страдающего за чужую вину. Держится бодро, но заметно, что живым остаться уже не надеется.
— Первуша, глянь туда, — Андрей Михайлович протянул ополченцу бинокль. — Что тут можно сделать?
Первуша долго смотрел, а потом широко перекрестился и начал читать молитву:
— Отче наш, иже еси на небесех…
— Ты чего? — удивился Самарин.
Ополченец закончил с молитвой и пожал плечами:
— А мы больше ничем помочь и не сможем.
— Вообще ничем?
— Если только от мук избавим, — Первуша потянул с плеча автомат. — Дозволь, княже, милосердие проявить.
— Погоди, — остановил его младший брат. — Нужно отвлечь их, а попа по шумок выкрадем. Помнишь, как у боярина Бутурлина коней… ой… тихонечко пройдём, никто и не заметит.
— Ага, не заметит, — проворчал старший брат. — Три дни гнались, едва ушли тогда.
— Одёжи не было такой вот, — Вторуша потряс маскировочной накидкой. — Мне бы, княже, ещё огниво заморское.
— Зажигалку? — догадался Самарин. — Держи.
Ополченец с благодарностью поклонился:
— Так оно сподручнее.
И растворился в кустах. Первуша помянул младшего брата нехорошим словом, и исчез вслед за ним, оставив Андрея Михайловича в одиночестве.
Долго ничего не происходило, и у Самарина даже устали руки держать бинокль, но вот чуть в стороне от княжеского шатра мелькнул едва заметный огонёк, следом что-то громко бабахнуло, и столб жирного чёрного дыма поднялся к небу. Тут же послышались возмущённые крики, весь лагерь пришёл в движение, и толпа дружно прихлынула к месту пожара.
— Что они там подожгли? — вслух удивился Андрей Михайлович. — И когда успели своровать гранату?
И вообще любимовские ополченцы открывались с новой, неизвестной ранее стороны. Ну ладно, по лесу ходят неслышно, так это охотничьи навыки, но где научились лихо и незаметно скрадывать часовых? Ещё можно вспомнить, что автомат из будущего вызвал не удивление, а восхищённое любопытство, что явно указывает на знакомство с огнестрелом. Даже не просто знакомство, а привычку к нему. И оговорка про уведённых коней… Не их тех ли они крестьян, что урожай на большой дороге собирают? Если вспомнить старосту Филина, то у того вполне разбойничья рожа.
Между тем не страдающие рефлексиями братья мелькнули у шатра, приголубив кулаком по темечку оставленного без присмотра священника, подхватили его под руки, и пропали из виду, будто и не было их вовсе.
