— Вот я вам ужо! — пустой магазин упал на землю и щёлкнул полный, вставая на место. — Куды поскакал, бляжий сын?
Дальше палил короткими, сшибая с коней уцелевших всадников. Да и оставалось их всего пятеро.
Вроде все закончились?
— Ну как же ты так, Федьша? — Фёдор-старший достал из ножен на поясе штык-нож. — И что я теперь твоей Фроська скажу?
Он подошёл ближе и огляделся. Слева кто-то застонал, пытаясь выбраться из-под придавившей ногу конской туши, и ополченец ударил подранка штыком в лицо. В брюхо бы надёжнее, да лежит неудобно.
— Жри железо, курва!
Услышав знакомое слово, какой-то поляк, что ясно по выговору, заорал:
— Я сдаюсь, пан! За меня дадут большой выкуп!
— Не брешешь? — заинтересовался ополченец. — Да и много ли за тебя дадут?
— Мой отец богат, он краковский каштелян.
— А на обмен?
— У пана в плену кто-то из родственников? Могу дать честное слово, что после моего возвращения в Краков будет отпущен на свободу любой указанный вами человек.
— Стало быть, на любого можно?
— То так есть, пан. Клянусь честью.
— Ага, — кивнул Фёдор-старший. — Тогда похлопочи на том свете, чтобы Федьку вернули. Хоть и дальний, но родственник.
Поляк хотел что-то ответить, но смог только булькнуть перерезанным горлом. А любимовский ополченец плюнул на дёргающееся тело, ещё не поверившее в свою смерть, и поднял с земли покорёженную взрывом лопатку. Товарища нужно похоронить по-человечески, а эти… ну так дикому зверью тоже жрать хочется. Брони вот снять, дабы волки железом не подавились. Всё же божьи твари, волков жалко.
Вечером вниз по реке ушёл плот. Он растворился в сырой мороси мелкого дождя, и было на плоту всего два человека. Один спал, закутанный в овчины и меха с въевшимися бурыми пятнами, а второй, с автоматом за плечом, стоял с шестом, изредка отталкиваясь близких в этих местах берегов. И слышался призывный волчий вой откуда-то со стороны дороги.
А часа через два Фёдор услышал негромкое тарахтение мотора, и увидел неспешно поднимающуюся вверх по течению лодку. Других таких заморских лодок в этих местах отродясь не бывало. И узнаваемый даже в сгущающихся сумерках стяг Беловодья на корме — косой синий крест на белом полотнище.
Полковник открыл глаза и удивился, увидев пластик на потолке. Вроде бы в прошлый раз наверху были протекающие от дождя еловые ветки шалаша. Он на лодке?
Чуть повернул голову. Ну да, лежит в кокпите на надувном матрасе, и снаружи доносится раздражённый голос Вадима Кукушкина:
— Федя, твою дивизию в душу мать, я тебе за эту народную медицину яйца выдерну!
— Да хошь выдирай, хошь медвежьи пришивай, боярин, — оправдывался ополченец. — Как бы я Ивана Леонидовича довёз в сохранности? Да хрена ли объяснять, боярин, нешто самому непонятно?
— Вадик, — позвал полковник. — Зайди сюда, пожалуйста.
— Очнулся! — судя по голосу, Кукушкин обрадовался. — Повезло тебе сегодня, Фёдор!
Вадим зашёл, сел рядом, и привычным движением ухватил за запястье, одновременно доставая из кармана старинные часы на цепочке.
— Тебе ещё трубочку деревянную, пенсне и бородку чеховскую, — пошутил полковник.
— А тебе клизму, — не принял шутку Вадим. — Сутки с лишним в отрубе провалялся, ещё и хохмит.
— Сутки? — Иван прислушался к потребностям организма. — А как же…
— Фёдор твой, дуболом херов, лично памперсы менял.
Если Кукушкин хотел подколоть и смутить, то его попытка не увенчалась успехом. Военный человек, четырежды попадавший в госпиталь, излишней стеснительностью не страдает. Эка невидаль — памперсы!
— А чего ты орал на него?
— Да опоил он тебя маковым отваром с какой-то хренью, названия которой даже не знает. Похвалить его за это?
— Можно и похвалить, — согласился Иван Леонидович. — Между прочим, оба Фёдора неплохо себя показали. Надо будет наградить их как-нибудь.
— Одного.
— Что одного?
— Второго если только посмертно.
— Не понял…
— А что тут понимать? Федя, иди сюда, расскажи боярину Ивану про младшего.
По мере рассказа полковник всё больше и больше мрачнел, прекрасно понимая, что в смерти ополченца есть доля и его вины. Причём довольно большая доля. Если бы тогда не полез близко к обозу, намереваясь заснять на камеру ценные исторические кадры, то не попал бы под взрыв, и не пришлось бы двум Фёдорам принимать самостоятельные, но неосмотрительные решения.
И вообще, если взглянуть со стороны, то вся эта авантюра выглядит эталоном непрофессионализма и шапкозакидательства. Как же… офицер с боевым опытом против каких-то там средневековых папуасов… Не прислушался к тревожному звоночку, прозвучавшему после встречи с сумасшедшей бабкой Софьей Витовтовной, и получил оглушительную оплеуху. По морде. И по самооценке тоже.
— А литвины, значит, удирали? — уточнил полковник неясный момент.
— Как есть драпали, боярин, — кивнул Фёдор. — Начальные люди жизнь ценят, и бегут завсегда в первых рядах.
— Я как бы тоже начальник.
— Дык я про литвинов, — выкрутился Фёдор. — Одёжи богатые, ажно как жар-птица в перьях! Которые и в бронях, но сразу видно, что в коленках слабые. Холопов плетью охаживать, так воины великие, а как за саблю браться… тьфу, срам один.
— Небось самого Казимира прибили? — пошутил полковник.
— Это навряд ли. Где же видано, чтоб селянин с посохи великих князей убивал?
— Ну, ты у нас уже не простой селянин, а почти что дружинный вой князя Беловодского.
— Это да, — согласился Фёдор. — Тогда как бы и по чину… Но не разглядел я, больно грязью заляпались те литвины когда от Москвы убегали.
— С чего они так драпали?
Кукушкин смущённо хмыкнул и признался:
— Да мы тут немного повоевали…
— Как это немного? — возмутился подслушивающий у входа Волчок. — Столько народишку притопили, ажно вода в реке на полтора аршин поднялась.
— В самом деле? — не поверил Иван Леонидович.
Вадим молча кивнул, и вот это как раз убедило полковника. А Волчок продолжил:
— Мы и вас-то встретили, потому что решили от Москвы подальше уйти. Надоело от беглых отстреливаться — не бежится им посуху, всё лодью хотят отнять.
— А где мы сейчас?
Кукушкин пожал плечами:
— Да чёрт его знает. Если судить по пройденному расстоянию, то вроде как в Крылатском.
— А Николай и Андрей Михайлович?
— Вадим сделал вид что не расслышал вопрос, но после тычка здоровой рукой под рёбра ответил:
— Представления не имею. Но точно где-то в районе Москвы.
— Точно?
— Или чуть дальше. Я пробовал связаться, но рация не добивает.
— Трындец какой-то…
— Да кто же спорит?
Никто и не спорил, поэтому после недолгого обсуждения решили возвращаться в Нагатино, а заодно и посмотреть, что там творится у Кремля. Вдруг кому-то из друзей срочно нужна кавалерия из-за холмов? Лодка с автоматчиками из-за поворота ничем не хуже.
Глава 20
Вопреки злым и по большей части несправедливым наветам, князь Тверской Борис Александрович вовсе не стремился занять московский престол. Его вполне устраивала более-менее сильная Москва, естественным образом вставшая преградой между родной Тверью и степью. Хватает и других забот, кроме как отбиваться от набегов жадных до добычи кочевников. Та же Литва, например, или Новгород… Те тоже норовят отщипнуть кусочек, едва только расслабишься.
Вот и не спешит князь к Москве, несмотря на приглашение Шемяки и твёрдое обещание добровольно уступить власть. А нужна ли Борису та власть? Нет уж, пусть Казимир её берёт, авось лопнет ненасытная утроба от излишне большого куска. А там можно… да много что можно — беглый митрополит московский, прибившийся к тверичам, соловьём заливается, напевая сладкие песни о прекрасном будущем. Главное, не торопиться.
Ну и не торопились, особенно после взятия приступом второго по счёту монастыря, славившегося на все окрестные земли ставлеными и варёными медами. Иные бочки аж при самом Иване Калите в погреба закатывали, а те, что поплоше, ещё Дмитрия Иоанновича Донского помнили. Также у запасливых монахов изъяли изрядно зелена вина, которым те приторговывали втихомолку. И как итог — войско остановилось в одном пешем переходе от московских стен, и принялось праздновать будущую победу, чему князь не только не препятствовал, но и поддерживал по мере сил.
