Я открываю дверцу и убедившись, что уголь в топке горит как надо, беру ковшик, зачерпываю из шайки, то есть из оцинкованного тазика с ручками, где запарен берёзовый веник, и выплёскиваю этот настой на раскалённые валуны.
— Э-э-э!!! — кричат девчонки. — Ты нам всю сауну испортил!
Камни стонут и ухают, вода в мгновенье вскипает, превращаясь в обжигающий ароматный пар. Он вздымается к потолку и клубится, постепенно оползая вниз. Воздух делается мутным и живым. Каждое движение обжигает, вызывая горячий озноб. Эх, хорошо-то как! Давненько я в баньке не был. Ох давненько… Если б ещё кто-нибудь прошёлся по мне веником…
Барышни выбегают, не выдержав жара и я сняв простынь расстилаю её на полке и вытягиваюсь, ложась на живот. Тело становится влажным. Блин, как же классно, особенно после дневных треволнений.
Через пару минут открывается дверь и я слышу знакомый строгий голос:
— Это что у нас тут за стриптиз!
Поворачиваю голову. Точно, она. Парная моментально пустеет, и в один миг мы остаёмся один на один.
— Ириш, похлещи веничком, а? — прошу я.
— Чего? Ириш? Ну, Брагин, конец твой пришёл.
Она берёт из таза веник и стряхивает его над камнями, а потом выливает на печь остатки воды. Раскалённые доски парной с жадностью впитывают новую партию пара, и я снова чувствую сладкий озноб.
Ирина подходит ближе и некоторое время не двигается, просто стоит и рассматривает меня. Там особо и смотреть нечего, но тем не менее. Потом, медленно потряхивая, она проводит надо мной веником. Будто совершает шаманский ритуал.
Затем она начинает махать им надо мной, пуская обжигающие волны. Блин! Да она матёрая банщица.
— Ты где так научилась? — спрашиваю я, задыхаясь от удовольствия.
— Нравится? — спрашивает она и проводит веником, едва касаясь тела, от пяток до затылка.
— Да, — выдыхаю я.
— Хорошо. Потому что тебе тоже придётся постараться, чтобы мне понравилось.
Я не успеваю выразить согласие, как в тот же миг получаю хлёсткий удар по заднице. И по ляжкам, и по хребту, и снова по ляжкам, и снова по заднице, и опять по заднице.
— Убьёшь! — хриплю я, готовясь принять смерть от этакого удовольствия.
— Бесишь! Бесишь меня! Ах, как ты меня бесишь, Брагин, — приговаривает она, нанося мне удар за ударом.
Она вся красная, мокрая и… одержимая. Как бы её тут кондратий не хватил.
— Пощады! — притворно молю её я. — Пощады… Ирка! Хорош, говорю! Иди в душ!
Я вскакиваю, а она всё не может остановиться и пытается хлестать ещё и ещё. Схватив простыню, я выскакиваю из парилки и встречаю бурный хохот комсомольцев.
«Комсомольцы — добровольцы, мы сильны нашей Ленинской дружбой», — звучит в моей голове, когда я бегу в душ.
А потом все собираются у стола. Кто-то из персонала, всё-таки, имеется, поскольку еда явно местного производства. В доказательство моих мыслей в зале появляется женщина в белом колпаке с тележкой на колёсиках. Она везёт тарелки и кувшины с компотом.
На столах стоят хрустальные бокалы и множество бутылок. Коньяк и вино.
— Прошу всех к столу! — провозглашает Лена Иванова, и все тянутся на её зов.
Да уж, поесть давно пора. Многие из участников праздника переоделись, Ирина тоже. На ней снова шорты и невообразимо дерзкий топ. Я в джинсах и в свежей, привезённой из дому рубашке. Но некоторые наши соратники так и остаются в тогах и туниках, сооружённых из простыней.
Виночерпии из числа мужей разливают напитки. В бокале у Новицкой плещется вино. Я сижу на дальнем конце стола, на значительном расстоянии от руководства. Рядом со мной мои боевые подруги Катя и Люба. На тарелке большущая котлета и картофельное пюре с маленьким озерцом из растопленного масла. Помимо этого на столе полно яств – сервелат, икорка, малосольная красная рыба, сыр, домашние салаты, соленья.
— Слово для приветствия предоставляется первому секретарю горкома ВЛКСМ Ирине Викторовне Новицкой, — говорит любительница импортных лифчиков Иванова.
Новицкая поднимается с бокалом в руке.
— Товарищи! — начинает она. — Ровно шестьдесят два года назад, в этот день возникла Красная Армия, могучая и несокрушимая сила, способная защитить наше советское государство, защитить Революцию! Все вы хорошо знаете историю нашей Родины и наших Вооружённых сил. На каждом её этапе вооружённые силы играли роль, значение которой невозможно переоценить. Но армия, по большей части, состоит из молодых людей, из комсомольцев. Можно сказать, что комсомольцы — это кровь и плоть нашей армии, и будущее нашей страны. Комсомол — это великая сила, питающая все части огромного организма, да и нас с вами. Поэтому я поднимаю бокал за вооружённые силы Советского Союза и за Комсомол. Наше праздничное заседание объявляю открытым! С праздником, товарищи!
— За Комсомол! — кричат все и радостно чокаются.
Лена Иванова выпивает довольно большой бокал коньяка и вдруг начинает петь:
— Забота у нас простая,
Забота наша такая:
Жила бы страна родная,
И нету других забот!
И все подхватывают:
— И снег, и ветер,
И звёзд ночной полёт.
Меня моё сердце
В тревожную даль зовёт.
А второй секретарь Стрункин, оправдывая свою фамилию, берёт гитару и уверенно аккомпанирует. Я тоже пою от души вместе со всеми. Почему бы не спеть красивую песню. Ну а потом все набрасываются на еду. И на выпивку, разумеется.
Изрядно захмелев и перепев все комсомольские песни, народ начинает танцевать. Появляется магнитофон и власть над умами, вернее, над телами безраздельно переходит к мелодиям и ритмам зарубежной эстрады.
«Ра, Ра, Распутин, лавер оф зе Рашн Квин…» — поёт «Бони М».
Все самозабвенно отплясывают, а я примеряю текст песни на себя.
— Так, Брагин, ты почему не танцуешь? — строго спрашивает Новицкая, подходя ко мне.
— Так я же трезвый, Ирина Викторовна, — отвечаю я с улыбкой.
— Вот и хорошо, что трезвый, — кивает она. — Пойдём-ка со мной, я тебе покажу наброски статьи для общегородского комсомольского собрания.
— Сейчас? — удивляюсь я.
— Сейчас, — злится она. — Тебе что, одни развлечения подавай. И так вон сколько было. Можно и поработать немного. Не переломишься.
— Да поработать я не против, — киваю я. — И переломиться не боюсь. Причём столько раз, сколько потребуется.
Она чуть щурится и кивает, глядя мне в глаза.
— Ну, пошли тогда, — отвечает она совсем другим, низким, животным голосом.
И будь ты хоть тысячу раз Казанова, от такого голоса и у тебя пробежит дрожь по телу, застучит сердце и в груди станет чуть горячее.
Мы поднимаемся на второй этаж, проходим по коридору и останавливаемся у двери её номера. Она достаёт ключ из кармана и, не сразу попав в скважину, дважды его поворачивает. Мы входим внутрь.
Это номер «Люкс». Он состоит из гостиной и спальни. Мы оказываемся в гостиной. На письменном столе горит лампа. Всё подготовлено заранее. На столе лежат бумаги. Рядом диван, тонущий в полумраке комнаты.
Оглядевшись, я поворачиваюсь к Ирине и подхожу к ней вплотную. Её волосы ещё влажные после неожиданного купания. Я провожу по ним рукой. В её глазах вспыхивает огонь. Необузданный, бешеный, голодный. Она облизывает яркие алые губы и внимательно рассматривает моё лицо — глаза, нос, рот. Она смотрит на мой рот с жадностью и желанием.
Я кладу руку ей на затылок и притягиваю к себе. Наши губы встречаются и в этот самый момент за дверью раздаются негромкие шаги и приглушенные голоса. Я отскакиваю от Ирины и шепчу:
— Ударь меня!
— Что?! — не понимает она и хлопает глазами.
— Пощёчину! Со всей силы! Залепи мне пощёчину! Ну же! Да скорее ты!
24. Не перехитрить бы самого себя
Я думал, её не придётся упрашивать, но она всё ещё колеблется.
— Тебе понравится! Давай!
Она зажмуривается и… хрясь! В ушах раздаётся звон, а из глаз сыплются искры. Как в мультиках рисуют. Выходит очень эффектно. Дверь открывается, а тут такое… хлёсткое и жёсткое.
