Конверт я принял, отказать — значило кровно обидеть всех, кто участвовал в сборах. Ничего, я им верну сторицей, дайте только немного прийти в себя!
* * *
На заводе тоже все стало по-новому. Бригады Корякина более не существовало.
Воронин — понятное дело, сейчас, наверняка, давал показания. Корякин и Казаков после ряда допросов отправились в учебную часть учиться строевой и обкатывать танки, а Филиппова и Носова прикрепили к другой бригаде.
На проходной мне велели идти в третий цех и найти там мастера Сметанина, а он, мол, скажет, что мне делать дальше.
Мастер — пожилой мужчина с совершенно седой головой и лицом, изрытым глубокими морщинами, увидев мое серое от горя лицо, только покачал головой, зато Леха, который тоже был тут, обрадовался, подбежал, обнял, потом помрачнел.
— Слышал про Зинаиду Васильевну… мои соболезнования, Дим… сам я на похоронах не был, меня выпустили на пару дней позже…
— Давай не будем про это… а про другое нам и вовсе нельзя болтать.
Леха понятливо кивнул, тут подошел Филиппов и положил руку на мое плечо.
— Спасибо тебе, выявил гниду… кто бы мог подумать… столько лет рядом…
Он тяжко вздохнул и отошел.
Потом меня представили остальным членам бригады, но мысли мои витали где-то далеко и из всех людей, окруживших меня, я запомнил только мастера Сметанина и молодого еврейского парня, лет двадцати с небольшим, обладателя умных печальных глаз.
— Израиль Шварцман*, токарь, — представился он и протянул для пожатия ладонь, которая была вовсе не грубой и мозолистой, как я ожидал, а достаточно тонкой и изящной.
*Леонид Шварцман (при рождении — Израиль Шварцман) — режиссер-мультипликатор и художник-иллюстратор, создатель мультипликационных образов для таких мультфильмов, как «Чебурашка», «Котенок по имени Гав», «38 попугаев» и др.
— Художник он, кличут Лелей, — улыбнулся Носов, видя мое недоумение, — в мастерской работает на добровольных началах. Портрет Кирова на проходной видел? Его работа!
Я вспомнил портрет на входе — банальная работа, но при этом у автора чувствовался некий собственный стиль. Да и не казался этот парень придворным лизоблюдом, поэтому я сказал, что думал:
— Лучше бы книги иллюстрировал или мультфильмы рисовал, а не вот это все!.. Детей надо радовать при каждой возможности, им и так не сладко нынче живется…
Художник посмотрел на меня с огромным удивление — еще бы, совершенно незнакомый парень внезапно лезет со своими советами, но потом глубоко задумался и отошел в сторону.
— Чего к человеку пристал? — удивился Леха, а потом внезапно посерьезнел и спросил о другом: — У тебя же с Анастасией Павловной что-то было? С медсестрой нашей?
Я замер, боясь, что сейчас меня и с этой стороны ошарашат новостями. Так и случилось.
— Сбежала она с завода. Записку, говорят, оставила, что уходит добровольцем на фронт, и больше не может работать здесь, а хочет приносить пользу там…
Я вспомнил тот долгий ее взгляд, когда она смотрела, словно пыталась запомнить меня навсегда, запечатлеть в памяти навеки. Значит, Настя еще тогда все решила, но ничего не сказала. Побоялась, что начту отговаривать, что остановлю. Но я бы не стал этого делать. Каждый в жизни должен сам принимать решения, касающиеся собственной судьбы, и чужое мнение в таких вопросах только мешает. Разве что иногда сторонний совет непредвзятого человека может помочь, выбить из привычной колеи, направить в нужное русло.
* * *
Время растянулось в бесконечность. Дни шли за днями, одинаковые и наполненные ожиданием. Я работал, возвращался в комнату, в которую уже никогда не зайдет тетка, спал, ел, не чувствуя вкуса, и вновь шел на работу. Через неделю я стал сомневаться, что мое зачисление в корпус еще в силе, однако уточнять у начальства не стал — пусть забудут обо мне, так будет лучше.
Но обо мне не забыли.
— Буров, тебя вызывают в заводоуправление, лично Зальцман, — сказал одним утром Сметанин, смерив меня при этом долгим взглядом, словно сомневаясь, не успел ли я еще чего-то натворить теперь уже под его началом, и не выйдет ли это каким-то образом боком его бригаде.
Я пожал плечами и отправился к директору.
Исаака Моисеевича я безмерно уважал. Был он человеком неистощимой энергии и, казалось, черпал силы прямо из воздуха. Во многом именно благодаря его воле Танкоград поставлял фронту машины в таком большом объеме, и не будь Зальцмана, кто знает, как сложился бы ход истории.
Роль личности невероятно важна. Но обычно все зацикливаются на фигурах правителей — Наполеон, Гитлер, Петр I, Сталин, Ленин и другие. Но ведь мир зачастую сильнее меняется благодаря иным людям, не обладающим огромной властью, но не менее сильно влияющим на судьбы человечества. Что было бы, если бы не существовало Коперника, Дарвина, Аристотеля? Фарадея, Лавуазье, братьев Райт? Шекспира, Дюма, Адама Смита? Платона, Бетховена, Микеланджело? Кортеса, Цезаря, Фрейда? Макиавелли, Генри Форда, Гомера? Стива Джобса, Ротшильда, Коко Шанель, Билла Гейтса или Илона Маска? Сотни, тысячи имен… кто-то известен более, другие — менее, третьи — вовсе забыты, их имена стерты из памяти людей, и лишь в редких воспоминаниях очевидцев событий можно отыскать строки об их свершениях, изменивших будущее.
Одним из таких людей был Зальцман. Забытый герой, сумевший в рекордные темпы создать поточное производство столь нужных стране танков. Конечно, он работал не один. И каждому человеку, отдавшему себя и свои силы на благо страны, можно было ставить памятник. Каждая машина, созданная на заводе, была на счету, каждый экипаж вложил свою часть в великую победу.
Секретарша пропустила меня в кабинет Зальцмана без лишних вопросов. Он сидел за широким, покрытым зеленым сукном столом, и что-то быстро писал в толстой папке, коих перед ним высилась целая гора.
Кабинет директора был обставлен весьма лаконично. Ничего лишнего. Шкафы, забитые документами, стол, несколько стульев, карта города на стене.
— Буров? — Исаака Моисеевич поднял на меня взгляд, оторвавшись от документов. — Как же, как же! Ждал! Заходи и погоди минутку…
Я прошел в кабинет, стесняясь и теребя кепку в руках, сел краем зада на стул, поерзал, жестко. Ничего, все терпят, и я потерплю.
Наконец, он закончил с делами и встал из-за стола.
— Слушай, Дмитрий, тут такое дело… — я сразу напрягся, но вроде бы ничего плохого не предвещалось, и Зальцман продолжил: — Меня попросили вручить тебе награду. В приватной обстановке. И с просьбой… точнее, указанием, пока ее не афишировать. Так что держи!
Он открыл верхний ящик стола, достал оттуда небольшую коробочку и передал ее мне, пожав при этом руку.
— Поздравляю, Буров! Рад, что не ошибся в тебе!
Я взял коробку и открыл ее. При свете лампы поблескивал скромный на вид орден, но я сразу его узнал. Одна из высших наград, которую вручали проявившим особую храбрость и мужество при непосредственной боевой деятельности — «Орден Красного Знамени».
— И еще велели передать тебе подарок, — продолжил, между тем, Зальцман и вытащил из того же ящика пистолет в кобуре. — От товарищей из Народного комиссариата внутренних дел СССР за проявленную бдительность!..
Я взял оружие — «ТТ», на котором было выгравировано: «От наркома НКВД товарища Л. П. Берия Д. И. Бурову».
Не много ли почестей для простого рабочего? Или слишком уж крупную сеть немецких агентов я помог разоблачить? Если последнее предположение верно, тогда сходится.
— Спасибо…
Исаак Моисеевич по-отцовски потрепал меня по плечу.
— Ты герой, Буров! Мы посовещались с товарищами из военного командования и решили, что ты достоин, несмотря на возраст, занимать командную должность. Исходя из этого, тебе предписывается в течение трех суток явиться на учебные курсы для младшего командного состава Уральского добровольческого танкового корпуса. Послужи Родине, сынок!
