Спейдвил посмотрел на нее сурово.
– Я не волшебник. Я убеждаю не чувства, а душу. Зовет тебя в Сант твой долг, Тайдомин? Тогда иди. Не зовет он тебя в Сант? Тогда не ходи дальше. Разве это не просто? Какие еще знаки нужны?
– Разве я не видела, как ты рассеял эти смерчи из молний? Никакой обычный человек такого сделать не смог бы.
– Кто знает, что может сделать человек? Один может сделать одно, другой – другое. Но что могут сделать все – исполнить долг; и чтобы открыть им глаза на это, я должен идти в Сант, и если нужно, сложить там голову. Ты по-прежнему будешь сопровождать меня?
– Да, – сказала Тайдомин, – я пойду за тобой до конца. Это тем более необходимо, что я продолжаю огорчать тебя своими замечаниями, а это значит, я еще нетвердо усвоила урок.
– Не будь смиренной, ибо смиренность всего лишь самооценка, а когда мы думаем о себе, нам приходится пренебрегать какой-то деятельностью, которую мы могли бы мысленно планировать или намечать.
Тайдомин оставалась встревоженной и обеспокоенной.
– Почему в этой картине не было Маскалла? – спросила она.
– Ты сосредоточилась на этом предчувствии потому, что оно кажется тебе трагическим. В смерти нет ничего оригинального, Тайдомин, как и в жизни. Есть только правота и неправота. Что проистекает из правых и неправых поступков, не имеет значения. Мы не боги, создающие мир, а просто мужчины и женщины, выполняющие наш насущный долг. Мы можем погибнуть в Санте – так привиделось тебе; но истина будет жить.
– Спейдвил, почему для начала своих трудов ты избрал Сант? – спросил Маскалл. – Эти люди, одержимые своими идеями, вряд ли последуют за новым светом.
– Где плохое дерево растет, хорошее будет процветать. Но где деревьев нет вообще, ничего расти не будет.
– Я понимаю тебя, – сказал Маскалл. – Возможно, здесь нам предстоит мученичество, но в других местах мы походили бы на людей, проповедующих перед свиньями.
Незадолго до заката они достигли оконечности черной равнины, над которой высились черные скалы Сант-Левелса. Головокружительная, искусственно созданная лестница из более чем тысячи ступенек различной высоты, извиваясь и разветвляясь, чтобы обойти выступы утесов, вела наверх. Место, где они стояли, было защищено от режущего ветра. Бранчспелл, наконец, сиял ярко, и перед самым закатом наполнял облачное небо яркими пылающими красками, некоторые из сочетаний которых были новыми для Маскалла. Горизонт отстоял так далеко, что, окажись вдруг Маскалл на Земле, ему показалось бы, что он находится под куполом какого-то небольшого собора.
Он осознал, что находится на чужой планете. Но это не взволновало и не вдохновило его; он воспринимал лишь нравственные идеи. Оглянувшись назад, он увидел равнину, на несколько миль лишенную растительности, которая тянулась к Дискурну. Подъем был таким равномерным, а расстояние столь огромным, что громадная пирамида казалась всего лишь небольшой опухолью на теле земли. Спейдвил остановился и в молчании оглядел местность. В вечернем свете его фигура выглядела еще более плотной, темной и реальной, чем когда-либо. Черты лица его выражали непреклонность.
Он обернулся к своим спутникам.
– Что изумляет больше всего во всей этой изумительной картине? – спросил он.
– Просвети нас, – сказал Маскалл.
– Все, что видите, рождено от удовольствия и движется от удовольствия к удовольствию. Нигде нет СПРАВЕДЛИВОСТИ. Это мир Создателя.
– Вот другое чудо, – сказала Тайдомин и показала пальцем в небо над головой.
Небольшое облако, настолько низкое, что до него было не больше пятисот футов, плыло на фоне темной стены скал. Оно в точности имело форму раскрытой человеческой ладони с обращенными вниз пальцами. Солнце окрасило его в багряный цвет, а пара малюсеньких облачков пониже пальцев походила на падающие капли крови.
– Кто может теперь сомневаться, что смерть наша совсем близко? – сказала Тайдомин. – Дважды за сегодня я была на волосок от смерти. В первый раз я была готова, но теперь я еще более готова, поскольку я умру бок о бок с человеком, который впервые сделал меня счастливой.
– Думай не о смерти, а о бессмертной правоте, – ответил Спейдвил. – Я здесь не для того, чтобы дрожать перед предзнаменованиями Создателя, а для того, чтобы вырвать людей из его рук.
И тут же он первым ступил на лестницу. Тайдомин, подняв глаза, в которых светилось странное обожание, мгновение следила за ним, затем шагнула вперед. Маскалл поднимался последним. От долгого пути он был весь в грязи, одежда в беспорядке, он очень устал; но в душе был покой. По мере того как они, не останавливаясь, взбирались по почти вертикальной лестнице, солнце в небе поднималось выше. В его свете их тела стали красновато-золотыми.
Они достигли вершины. Там они обнаружили простирающуюся перед ними насколько мог видеть глаз голую пустыню белого песка с разбросанными то там, то тут большими остроконечными черными камнями. Заходящее солнце окрашивало песчаное пространство в красный цвет. Огромный простор неба заполняли грозной формы облака и буйные краски. Студеный ветер, порывами несшийся над пустыней, бросал им в лицо причиняющие боль мелкие частицы песка.
– Куда ты теперь нас ведешь? – спросил Маскалл.
– Тот, кто охраняет старую мудрость Санта, должен отдать ее мне, чтобы я мог ее изменить. Что говорит он, скажут и другие. Я хочу найти Молгера.
– И где ты будешь искать его, в этом пустынной стране?
Спейдвил решительно двинулся на север.
– Это недалеко, – сказал он. – Обычно он находится там, где Сант нависает над Умфлешским лесом. Возможно, он будет там, но я не уверен.
Маскалл взглянул на Тайдомин. Ее запавшие щеки и темные круги под глазами говорили о чрезвычайной усталости.
– Женщина устала, Спейдвил, – сказал он. Она улыбнулась.
– Это всего лишь еще один шаг в сторону смерти. Я смогу его сделать. Дай мне руку, Маскалл.
Он обнял ее за талию и поддерживал, помогая идти.
– Солнце уже садится, – сказал Маскалл. – Мы попадем туда до темноты?
– Не бойтесь ничего, Маскалл и Тайдомин; эта боль съедает в вас зло. Дорога, по которой вы идете, не может остаться непройденной. Мы пойдем до темноты.
Тут солнце исчезло за отдаленными хребтами, образовывавшими западную границу Ифдон-Мареста. Небо вспыхнуло еще более яркими красками. Ветер стал еще холоднее.
Они прошли мимо нескольких небольших озер с бесцветной нолой водой, по берегам которых росли плодовые деревья. Маскалл съел один плод, жесткий, горький и вяжущий. Вкус его стоял во рту, но Маскалл почувствовал, что сок придал ему сил и бодрости. Других деревьев или кустарников нигде не было. Не было также животных, птиц, насекомых. Местность казалась необитаемой.
Через милю или две они вновь приблизились к краю плато. Под ногами, далеко внизу начинался огромный Умфлешский лес. Но свет туда уже не достигал; Маскалл видел лишь неясную темноту. Он слышал слабый звук, похожий на отдаленные вздохи бесчисленных верхушек деревьев.
В быстро сгущающихся сумерках они неожиданно натолкнулись на человека. Он стоял в озерце на одной ноге. Куча валунов скрывала его от их взора. Вода доходила ему почти до колена. Недалеко от его руки торчал воткнутый в ил трезубец, такой же, как Маскалл видел на Дискурне, но меньших размеров.
Они остановились у края пруда и ждали. Едва человек заметил их присутствие, он опустил вторую ногу и побрел из воды к ним, захватив свой трезубец.
– Это не Молгер, а Кейтис, – сказал Спейдвил.
– Молгер умер, – сказал Кейтис, говоривший на том же языке, что и Спейдвил, но с еще более резким акцентом, болезненно действовавшим на барабанные перепонки Маскалла.
Последний увидел перед собой сутулого сильного престарелого мужчину. Набедренная повязка едва прикрывала его наготу. Тело его было длинным и массивным, а ноги довольно короткими. Безбородое лицо лимонного цвета выражало беспокойство. Его обезображивали несколько продольных борозд глубиной с четверть дюйма, похоже, заполненных застарелой грязью. Голову покрывали редкие черные волосы. Вместо двух мембранных органов Спейдвила у него был лишь один, расположенный посреди лба.
Темная плотная фигура Спейдвила выделялась среди остальных, как реальность среди снов.
– Трезубец перешел к тебе? – спросил он.
– Да. Зачем ты привел эту женщину в Сант?
– Я кое-что другое принес в Сант. Я принес новую веру.
Кейтис стоял, не двигаясь, и выглядел обеспокоенным.
– Изложи ее.
– Говорить мне многословно или в двух словах?
– Если ты хочешь сказать о том, чего НЕТ, и многих слов не хватит. Если ты хочешь сказать, что ЕСТЬ, достаточно будет и нескольких слов.
Спейдвил нахмурился.
– Ненависть к удовольствию несет с собой гордыню. Гордыня это удовольствие. Чтобы убить удовольствие, мы должны вверить себя ДОЛГУ. Когда разум планирует правое дело, у него нет времени думать об удовольствии.
