Он прошёл в дом, велел принести боевой доспех и, облачившись в него, опять вышел во двор. Там уже собралось человек тридцать ратников, и ещё полусотня копий и пальм покачивалась за частоколом. Кану подвели боевого лося. Вскочив в него, он одел олений череп и знаком приказал открыть ворота. На площади объявил ратникам:
– Вои! Я сделал ошибку, не перебив всю русь в первой битве. Следовало перерезать их всех или обратить в рабов, чтобы пришельцы не могли более вредить нам. Моя снисходительность вышла нам боком. Враги совершили страшное преступление: они похитили золотую Сорни-Най и убили нашего пама. Они думают, что успеют уйти с добычей, но мы не позволим им сделать этого. Мы снова выйдем в поле и убьём их всех. Вы готовы пойти со мной?
– Да, вождь! – нестройно изрыгнуло несколько десятков глоток.
– Тогда вперёд, и да помогут нам боги!
Тронув лося, он помчался к городским воротам, а пешие ратники, оставшись где-то позади, затопали следом. Со двора выезжали знатные югорцы на оленях, лучники на собачьих упряжках, громыхали боевые бубны и рожки, созывавшие воев. Где-то в городе слышался рёв толпы, то тут, то там взметались над крышами языки пламени. Опьянённые убийствами югорцы продолжали бесчинствовать, не замечая, что разрушают собственную столицу. Не замечал этого и кан, мчавшийся во весь опор к городским воротам. Он жаждал мести и мечтал смыть пятно позора. Других мыслей у него не осталось.
Со всех сторон к воротам подходили новые отряды. Югорские вельможи, уже извещённые о грядущей битве, вели своих слуг, вооружённых топорами и кольями. Тут же в предвкушении зрелища крутилась детвора. Кан, остановив лося, задрал голову, спросил у сторожей на дозорной башне:
– Что там русичи?
– Суета у них, господин. Вроде стреляют в кого-то…
– В кого?
– Не видно. К опушке бегут. С луками.
Унху недоумённо нахмурился.
– А в них кто стреляет? – спросил он.
– Никто… Должно, зверь какой из леса вышел. Вот и пускают стрелы.
Кан вздохнул, повернулся к ратникам и воскликнул:
– Вы слышали, вои? Из леса вышел зверь. Это – знак! Боги пророчат нам победу. Убьем всех пришельцев до единого!
– Гай! – отозвались десятки голосов.
Тяжёлые створы отворились, и вопящая орава высыпала наружу. Впереди, как полагается, нёсся кан на боевом лосе. За ним скакали вельможи с пальмами наперевес. Следом двигались лучники на собачьих нартах, а за ними, скользя по примятому снегу, бежали на лыжах пешие бойцы с копьями и топорами. Всего в войске кана было человек сто пятьдесят. По большей части дружинники и челядины самого югорского владыки и его приближённых. Ополченцы, которые помогли Унху справиться с русичами в первой битве, сейчас рыскали по городу в поисках уцелевших зырян.
Хруст снега смешался с треском костяных доспехов, разрозненные крики югорцев и русичей вознеслись к набухшему стужей небу, спугнув с веток воробьёв и глухарей, мерный звук боевого бубна отсчитывал последние мгновения до решающей схватки.
Славяне, увидев югорцев, тут же схоронились за частоколом. Меж верхушек шатров и чумов закачалось несколько голов в шлемах с яловцами – у руси ещё оставалось несколько всадников. Где-то совсем далеко, почти за гребнем холма, взмыло на древке полотнище с ликом русского бога в золотом кресте. Дико заверещали югорцы, увидав такое. Для них этот стяг был вызовом, оскорблением собственных миродержцев.
Кан натянул узду и, остановив лося, поднял ладонь. Войско его замедлило движение, стрелки, сидя в упряжках, натянули луки.
– Стреляй! – скомандовал Унху.
Десятки югорских стрел со свистом рассекли морозную дымку, зазвенели, вонзаясь в ограду и русские щиты. Кан вновь отдал приказ, и лучники обрушили на врагов новый град стрел. Унху тронул лося, и тот стал медленно карабкаться по склону едомы, обходя частокол. Остальные вельможи последовали за ним, лучники же продолжали вслепую обстреливать засевших в стане новгородцев. Славянских всадников куда-то сдуло с вершины, но им на смену явился бородатый человек с копьём, который принялся что-то громко вещать и грозить югорцам кулаком. Свалявшиеся волосы его развевались подобно гриве, сиплый голос скрежетал как меч по камню. Однако соратники его не вняли увещеваниям. Сломленные духом, они спешно отходили к сосновому перелеску, едва удерживаясь, чтобы не вдать плечи. К человеку с копьём подскочили невесть откуда взявшиеся вои и, подхватив его под локти, потащили к лесу. Тот упирался, что-то кричал, оборачиваясь к югорцам, но вскоре исчез за макушкой едомы. Унху, наподдав лосю пятками, взлетел на вершину холма и торжествующе потряс пальмой.
– Стан наш! – прогремел он. – Жгите их чумы и ломайте нарты. Пускай те, кто избегнет наших копий и стрел, околеют от мороза.
Югорцы ворвались в стан, принялись всё крушить, торопливо разбирая награбленное добро. В двух шатрах обнаружились раненые. Чудины набросились на них с алчностью голодных псов, начали кромсать ножами, стягивать одежду, голыми выволакивать на снег. Затем подожгли полотняные жилища и устроили дикую пляску вокруг костров. Послышались отчаянные крики, несколько человек попыталось выбраться из охваченных огнём шатров, им размозжили головы топорами и пальмами.
– Сорни-Най! – кричал вождь, носясь в клубах дыма среди пьяных от победы ратников. – Ищите Сорни-Най!
– Нету её, кан, – крикнул кто-то. – Всё уж обыскали.
– Значит, копайте землю, – в бешенстве заорал Унху. – Она должна быть здесь.
Он и сам растерялся, не найдя изваяния. Потерять сначала пама, а затем богиню – нет, это было слишком страшно. За такое попустительство боги могли лишить его не только власти, но и жизни. Потому кан как угорелый метался по стану, вращая глазами и рыча на воев. «О сиятельная Сорни-Най! – молился он про себя. – Дай мне знать, где искать тебя».
Однако поиски были напрасны. Богиня не нашлась, а разбитые было славяне вернулись и словно вихрь налетели на неготовых к отпору югорцев. Вершина едомы окрасилась кровью, чудины кубарем покатились в низину, теряя оружие и доспехи, а вслед за ними, не давая опомниться, помчались русичи. Кан вертелся на своём лосе, отражая сыпавшиеся со всех сторон удары. Русским ратникам никак не удавалось сковырнуть его с седла или хотя бы подранить. На помощь кану бросились другие всадники, и на склоне закипела бешеная рубка. Это задержало часть новгородских сил, что позволило югорцам прийти в себя и сплотить ряды. Лучники посылали одну стрелу за другой, сея смерть среди воспрянувших было русичей. Те хоть и продолжали теснить середину чудинского войска, однако сами оказались зажаты между крыльев югорской рати, которая, используя преимущество в числе, постепенно окружала славян. Сыпались стрелы и сулицы, над местом битвы стоял непрерывный треск от ударов по щитам и доспехам, слышалась разноязычная ругань, крики боли, стоны, звон металла. А с полунощной стороны начало густеть небо и зарождалась чёрная хмарь, сулившая сильную непогоду. Не иначе, демоны ночи пришли на помощь русичам, чтобы спасти их от разгрома. Так подумал Унху, бросив взгляд на небо.
– Дави, дави их! – орал он, остервенело работая короткой двулезвийной пальмой.
Краем глаза Унху заметил русский стяг, колебавшийся где-то за спинами новгородских бойцов. Остролицый длинноволосый бог взирал на него с истрёпанного полотнища, поддразнивая своей недосягаемостью. «Эх, срубить бы его, – подумал Унху. – Сразу бы решилось дело». Но стяг был слишком далеко, окружён русскими воями, и добраться до него не представлялось возможности. «Тогда убьём их всех. А потом спалим их бога на священном костре», – зловеще подумал кан. Он продолжать люто биться со славянскими пешцами, а где-то в гуще своих и чужих бойцов точно так же сражались русские всадники. Словно море вдруг нахлынуло на лощину, нагромоздив валуны и обломки затонувших судов – так вои заполонили всё пространство меж городом и холмом, вертя головами в железных шлемах и медвежьих черепах, а над ними ладьями проплывали немногие всадники, беспорядочно рубившие вокруг себя мечами и пальмами.
Небо наливалось тёмно-серыми тучами. Солнце, и без того бледное, окончательно пропало за пенистой коркой облаков, мир объял сумрак, в котором уже трудно было отличить своего от чужого. Лишь белесый костяной доспех да кожаная шапка на голове выдавали югорца, русичи же узнавали своих по остроконечным шлемам да длинным нечёсаным бородам, темными пятнами закрывавшими пол-лица. Все знали, что у чудинов борода растёт плохо, а потому этот признак почти наверняка выдавал новгородца.
Но полумрак, спустившийся на землю, не только застил людям взор – он делал более отчётливым то, что ранее терялось в скоплении красок. Где-то на опушке урмана вдруг проявились волчьи зелёные глаза. Унху, сидя на лосе, первым заметил их и на мгновение остолбенел. «Уж не прихвостни ли это Куль-отыра, явившиеся по наши души?» – подумал он. Эта мысль на какой-то миг отвлекла его, и он не увидел, как русич, ранее грозивший югорцам кулаком с вершины едомы, подобрал с земли сулицу и метнул ею в кана. Лишь в последние мгновение Унху услышал какой-то шелест, сделал попытку увернуться, но не успел и рухнул на снег, поражённый в плечо. Рогатый шлем его покатился прочь, а из груди потекла кровь.
